Документ под названием «Значок „Готов за Россию“» был отправлен на «экспертное рассмотрение» «первому скауту России» О. И. Пантюхову. В сопроводительном письме Борис так разъяснял неотложную необходимость принятия «комплекса»:

«По своей идее получение значка должно стать одной из ступенек подготовки нашей молодёжи к служению России. Подготовка и сдача испытаний на значок поможет предотвратить её денационализацию, будет способствовать объединению молодёжи около общих практических задач. Вопрос о формах служения России остаётся дискуссионным, но при всей трудности договориться об общей платформе нужно искать такие пункты подготовки молодёжи, которые не были бы зависимы от ограничительных рамок различных политических течений в эмиграции…

Чем больше организаций согласится на введение в план своей работы подготовки к сдаче испытаний на значок, тем выше будет его авторитет. Практические пункты программы проверены на большом практическом опыте. Он был приобретён мною за последние 20 лет в России. Пункты подобраны с таким расчётом, чтобы технически не представить особых затруднений ни в подготовке, ни в испытаниях. Издание небольшой брошюры об организации, методике, технике и деталях сдачи испытаний на значок могло бы заметно облегчить его проникновение во все уголки мира, где имеется национально-мыслящая русская молодёжь».

В положении о значке было отмечено, что внешне он состоит из традиционных символов — меча и двуглавого орла (стандартного образца). По мнению автора проекта значка «Готов за Россию», учёт выданных значков должен был осуществляться редакцией газеты «Возрождение».

Тщательно изучив проект, Пантюхов в конце декабря 1934 года переслал его генералу Миллеру с положительным отзывом. Генералу предложение Бориса Солоневича о «комплексе ГТО» тоже понравилось. Материал Бориса с резолюцией Миллера — «Заслуживает внимания для изучения и проведения в жизнь» — был передан канцелярией РОВСа авторитетным фигурам Союза — Кедрову, Эрдели, Кусонскому, Стогову. Они должны были подготовить план по практической реализации проекта.

Вновь тема значка «всплыла» в штаб-квартире РОВСа только через полгода! К неудовольствию Миллера выяснилось, что его поручение фактически не выполнили, ограничившись рассылкой экземпляров проекта. Генерал был возмущён отношением к делу этих лиц, которые занимали большие должности в РОВСе.

Через четыре года после предложения Бориса о значке «Готов за Россию» Иван Солоневич писал, что ни одна организация этого проекта не поддержала. После целого ряда издевательских откликов («подумаешь, какие умники выискались») только софийские галлиполийцы попытались что-то провести… А «Сокол» и вообще увильнул.

«Сокол» упомянут Иваном не напрасно. По его мнению, положительный исторический опыт этой организации устарел и соотносится со спортивно-национальным проектом Бориса как «кремнёвка с пулемётом». При этом Иван не пытается представить своего брата как первооткрывателя: «По таким же принципам работают и германские, и итальянские, и советские, и всякие другие молодёжные организации. Это просто современная техника массовой политически-спортивной организации среди молодёжи…» В РОВСе, однако, несмотря на поддержку Миллера, охотников «проталкивать» проект Солоневичей не нашлось. «Дело было сорвано начисто» — такую итоговую линию подвёл Иван под историей значка «Готов за Россию».

В начале января 1935 года Бастамов сообщил в штаб РОВСа, что Борис «оказался чрезвычайно несговорчивым: даже послание генерала Миллера не оказало на него никакого действия. Солоневич был разочарован тем, что письмо не было вручено ему на руки». Он же со всей своей прямолинейностью заявил Бастамову, что веры в возможности РОВСа у него нет, так как он «не видит конкретных результатов работы организации». В отношении явок Борис заявил Бастамову, что твёрдо не знает, сможет ли дать требуемое, поскольку «это тяжёлая ответственность за жизнь друзей». Он вновь потребовал гарантий от лиц, являющихся для него авторитетами: генерала Шатилова, генерала Драгомирова и, в особенности, полковника Пантюхова.

Чтобы вконец не испортить отношений с Бастамовым. Борис составил для него список с именами пятнадцати бывших сослуживцев по Черноморскому флоту. При этом он заявил, что полностью за надёжность этих людей не ручается, но считает их «перспективными при умелой обработке». В числе московских связей, которых при необходимости можно использовать, Борис назвал (для количества) чиновника из германского посольства Вирта и литовского посла Балтрушайтиса.

Из «тактических соображений» Борис также сообщил Бастамову «надёжный адрес» в Москве для использования в качестве явки. Докладывая об этом Миллеру, генерал Скоблин заметил, что «полностью принять адрес за явку нельзя, хотя, при некоторых обстоятельствах, использовать его можно». При этом Скоблин поспешил заверить Миллера, что «верные явки» в Ленинграде и Москве у него есть, явно давая понять генералу, что адрес Солоневича может подождать до лучших времён.

Борис с его советским опытом лавирования и выживания оказался Бастамову не по зубам, хотя тот в своих письмах в Париж давал понять, что «если Солоневич будет и дальше увёртываться, то будет просто зажат с помощью местных авторитетов». Отношения Бастамова с Борисом осложнились ещё больше, когда последний узнал, что подлинным представителем РОВСа в Финляндии был генерал Владимир Алексеевич Альфтан, который по официальной должности являлся уполномоченным по делам русских инвалидов в стране. Альфтан пригласил к себе Бориса и без долгих преамбул спросил: переписывается ли он со штаб-квартирой РОВСа в Париже? Борис ответил утвердительно, назвав в качестве посредника Бастамова. Альфтан в тот же день разыскал Бастамова и попытался выяснить правду. Следуя инструкциям Скоблина, Бастамов категорически отрицал, что является таким посредником.

Скоблин сообщил об инциденте генералу Миллеру, заметив, что Бастамов солгал, но, мол, иначе поступить не мог: нарушение принципа иерархии в РОВСе в этом случае было бы серьёзным. Скоблин просил генерала поддержать «версию» Бастамова. После долгого обсуждения решили, что Миллер лично напишет Альфтану и подтвердит, что центр ни прямо, ни косвенно с Солоневичами не связан. Миллер как бы оставил за скобками, что одно письмо от него Борису всё-таки было.

Информируя генерала Скоблина обо всех подозрительных на «советское проникновение» фактах в Финляндии, Бастамов и в самом кошмарном сне не мог себе представить, что его начальник по «внутренней линии» является агентом ИНО НКВД с 1930 года. Свои донесения Скоблин подписывал псевдонимом «Фермер». После череды измен в советских учреждениях во Франции в целях безопасности он получил другой псевдоним — «№ 13».

По распоряжению генерала Миллера Скоблин в 1933 году вёл в Гельсингфорсе «секретную работу РОВСа на Россию» и хорошо знал «финский театр действий». Однако постоянные неудачи с заброской боевиков вызвали подозрения финских коллег, и они отказались вести дела со Скоблиным, конфиденциально сообщив Миллеру, что считают его эмиссара агентом НКВД. Миллер с возмущением отверг «эти наветы», истолковал их как попытку очернить и оклеветать боевого генерала. О подозрениях в отношении Скоблина 2-й отдел Генштаба Финляндии сообщил РОВСу через Добровольского. Как и Миллер, Добровольский им не поверил[75].

По распоряжению Миллера Скоблин был назначен начальником «внутренней линии», что, кстати, и было главной разведывательной задачей, поставленной Лубянкой перед «№ 13». В 1931–1935 годах по его сообщениям на территории СССР были арестовано не менее двадцати диверсантов РОВСа, были взяты под контроль десятки явочных квартир. Имена и фотографии боевиков РОВСа еще на стадии их подготовки передавались Скоблиным в ИНО НКВД.

Именно от генерала Скоблина на Лубянку поступала наиболее полная информация о Солоневичах. Конкретное задание по ним он получил из резидентуры НКВД в Париже: «Самым плотным образом взяться за их изучение, контролировать их попытки проникнуть в РОВС, обратить особое внимание на их знакомства, причины, по которым они сходятся с эмигрантами. Всячески препятствовать их переезду в Париж». Ивану Солоневичу ещё предстояло исписать горы бумаги, чтобы завершить работу над «Россией в концлагере», но о «направленности и содержании» этой работы уже знали в Москве.