- Кто последний, тот вонючий бабуин, - кричу я нашу старую глупую присказку, вбегая в воду с разбега, орошая друга салютом брызг.

И мы плывем, дурачимся, подныривая друг под друга, утаскивая друг друга на дно, будто вернувшись во времена нашего студенчества. Будто оставив реальность, все условности и обязательства на берегу. Есть только мы, здесь и сейчас, а все остальное может немного подождать.

Джеральд приплывает первым, не помогают все мои ухищрения, но в этом и не стоило сомневаться, он всегда был отличным пловцом. Когда приплываю я, он лежит на мелководье, у самой кромки прибоя. Его глаза закрыты, дыхание безмятежно отдыхающего человека. Он немного приоткрывает одно веко, отмечая мое присутствие, и вновь закрывает. Еле заметное, приглашающее движение ладонью в воде, точно приказ дрессировщика, заставляет меня опуститься рядом.

Вода мягкими волнами накатывает раз за разом, нежно лаская тело, расслабляя, убаюкивая, смывая любые желания, кроме желания остановить эти мгновения. Чтобы врезались они в память сильнее, запомнились навсегда, потому что это прощание. Я понимаю, Джей прощается со мной, с нашей молодостью и безумием. С нашим блаженством… Он делает это сейчас за нас двоих, поскольку я струсил в прошлый раз.

Начинает накрапывать редкий дождь, пора возвращаться, и время давно перевалило за полдень. Виктория, скорее всего, уже волнуется. Но сил встать и уйти нет, я глупо и неумело растягиваю давно не принадлежащие мне минуты:

- Мария, - поворачиваюсь на бок к нему лицом. - Джей, я удивлен. Всегда полагал, что ее место может занять только Эмили Браун.

В ответ он молчит, россыпь мороси поблескивает на лице, все таком же отстраненном, и лишь по усилившимся колебаниям его грудной клетки можно понять, что Джеральд не спит и слышит меня.

- Эмили, - он, наконец, открывает глаза и поворачивает в мою сторону голову, - не смогла принять мое прошлое.

- Прошлое? - в непонимании переспрашиваю я.

Он тоже перекатывается на бок, наши взгляды встречаются. И голубые пронзительные глаза словно заглядывают в душу, вытаскивают на свет давно пережитые ощущения, источают ласку и желание. Неосознанно тянусь к его челке, влажными прядями налипшей на лоб, частично скрывающей от меня предмет созерцания, мешающей этому бессловесному разговору. И в одно мгновение оказываюсь прижат тяжестью его тела к прибрежному песку. Одна рука служит Джеральду опорой, а другая осторожно рисует линии на моих скулах, вспоминая, подчиняя. Как незрячий, он вновь и вновь изучает мое лицо подушечками холодных пальцев. Изучает, впитывает, запоминает, прекрасно понимая и принимая уже свой выбор.

Я же лежу, опасаясь пошевелиться, дрожащие пальцы замирают в его потемневших от воды волосах. Холод морских волн по спине и жар, исходящий от него сверху, - это мои сердце и разум, диаметрально противоположные, борющиеся за господство над телом.

“Оттолкни! Уходи! Забудь! Виктория! Помнишь? Она сейчас одна, ждет тебя!” - кричит мой рассудок.

“Обними, прижмись, никуда не отпускай... Вот он твой, здесь, сейчас! Ты столько запрещал себе даже думать о вас, побудь хоть мгновение счастливым”, - уговаривает сердце.

На этот раз побеждает сердце. Плохо слушающимися руками я обнимаю Джеральда, притягиваю так близко, что даже вода не может просочится между нами. И отчётливо слышу биение его сердца, бешеное, гулкое, выдающее его настоящие эмоции, которые скрывает маска невозмутимости, все еще остающаяся на его лице.

Вжимаюсь в его тело с не меньшей силой, точно бездомный щенок, подставляюсь под его скупую ласку, хочу насытится им про запас, будто крохотная потерянная часть меня вдруг разрослась, востребовала свое и не отступит, пока я не дам ей того, что она хочет. Поднимаю голову, тянусь к тонкой линии изогнувшихся в мягкую улыбку губ и внезапно получаю мощный толчок в грудь. С лица исчезают его пальцы, теперь они припечатывают меня к жесткому колючему песку.

- Да, Роберт, - хриплый шёпот струится у меня над ухом, - мое прошлое.

Еще секунда - и я тону в горьком поцелуе с болезненной долей отчаянья. Губы Джеральда, соленые, сухие, немного обветренные, значительно отличаются от мягких, податливых, с вечной сладостью клубники губ Виктории. Его укусы-поцелуи жалят в самое сердце, ее - лишь играют со мной. Я и забыл, каково это быть ведомым, я не беру инициативу на себя. Я весь в его власти.

- Черт, - он слегка отстраняется, его дыхание опаляет кожу щек.

Я смотрю на него неотрывно: глаза зажмурены, на лбу собрались глубокие борозды. Он борется сам с собой, ведь его обязательства не меньше моих, а может быть, даже больше.

- Черт, черт, черт, - повторяет Джей..

И давление на мою грудь пропадает, его руки уже блуждают в моих волосах. Губы повторяют недавний путь пальцев. Мимолетные прикосновения: лоб, веки, нос, - и последнее, самое неуловимое - к губам.

А затем разум выигрывает во внутреннем сражении, Джеральд быстро встает и уходит, не проронив ни слова, оставив свою одежду валяться на берегу.

И когда его силуэт размывает нарастающий дождь, я отпускаю себя, позволяю себе быть безумным... Хриплое воющее рыдание вырывается из горла. Бью кулаками о воду, поднимая вверх столбы брызг, и царапая их до крови о мелкие ракушки и камни, наполняющие прибрежный песок. Выпускаю наружу законсервированную боль и топлю ее в разгулявшейся стихии.

В отель возвращаюсь вымокший насквозь. Хочу как можно быстрее забраться под горячие струи душа, попав в номер незамеченным, но взгляд зацепляется за копну родных карамельных волос, мелькнувших у стойки администрации. Кажется, Виктория начала мои розыски.

Вероятно, почувствовав мой взгляд или мое присутствие, она поворачивается:

- Боже, Роберт! - жена подбегает ко мне. - Где ты был?

Пока мы ждем лифт, мне подают полотенце, но и это не спасает начищенный мрамор пола. Когда мы заходим в кабину, на нем остается огромная лужа. Правда, жить ей дозволяется недолго...

Эх, если бы и на сердце раны затягивались так же быстро...

Ванна, горячий душ, плотный ужин - Виктория заботится обо всем. Она любима и бесконечно дорога своим добрым сердцем и абсолютным отсутствием эгоизма. А я, будто марионетка в ее руках, послушно выполняю все наставления. И, устроившись поудобнее в теплой постели, зову ее лечь со мной. Она не сопротивляется, моя нежная Тори, своей безграничной любовью собравшая меня из осколков в прошлый раз. И похоже, ей придется сделать это снова.

Я обнимаю ее, точно ребенок - плюшевую игрушку, крепко прижимаясь к ней, зарываясь лицом в ее волосы, вбирая в легкие ее аромат: клубника и фрезия. Но мне этого недостаточно. Развязываю пояс ее халата, стягиваю его, и мы лежим кожа к коже. Ее кожа совсем другая: гладкая, бархатная, теплая, чувствительная под моими пальцами. Еле касаясь, вывожу круги на плоском животе. Без каких бы то ни было намеков. Лишь щемящая душу ласка, лишь искреннее счастье от того, что мое сердце еще что-то может чувствовать. И пусть это не безумная страсть, неестественная и потому выворачивающая душу наизнанку, сжигающая все на своем пути и в мгновение ока губящая жизнь, а только мирное, спокойное обожание, когда рядом с человеком уютно, хорошо и целостно. И еще неизвестно, что же лучше для жизни. Для моей жизни...

Я так и засыпаю, крепко обнимая жену, хватаясь будто за спасительную соломинку в этом океане бушующих парадоксов и насмешек судьбы. А просыпаюсь от ярких солнечных лучей, бьющих в незашторенные окна, все так же прижимая к себе Викторию. Ощущаю под ладонями ровный сердечный ритм и вслушиваюсь в ее размеренное дыхание.

Через несколько минут ее дыхание становится менее глубоким, а биение сердца учащается.

- Доброе утро, родная, - шепчу я ей в волосы и целую в ямку затылка.

- М-м-м, - Виктория потягивается и переворачивается, - доброе. Как ты себя чувствуешь? – она трогает мой лоб.

- Ты не отдала меня в коварные лапы болезни, со мной все отлично, - вру я, ласково ей улыбаясь.