ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Сибиряков Алексей Н и к и ф о р о в и ч,

машинист.

Авдотья Ивановна, его мать.

Рубцов Максим Романович, академик, директор

Института инженеров железнодорожного транспорта.

Дроздов Сергей Петрович, профессор,

конструктор паровозов.

Крутилин Борис Викторович,

директор-полковник, главный инженер дороги, руководит кафедрой

института.

Ко ндратьев Андрей Ефремович,

генерал-директор, начальник дороги.

Лена, его дочь, инженер депо.

Софья Романовна, жена Кондратьева.

Кремнев, секретарь узлового партийного комитета.

Т и х в и некая, репортер дорожной газеты.

Матвеич \

Модест > подростки, недавние выпускники

Ф e н я | железнодорожного училища.

Действие происходит в наши дни.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Перрон. Черный полог неба струится мерцанием звезд.

Особой прозрачностью выделяется небесная дорога, густо

усыпанная мелкими искрящимися хрусталиками.

Широкими разводами она уходит вдаль, растворяется в густой

темноте. За перроном, слабо освещая станционные пути,

мигают огоньки — желтые, зеленые, красные. На

переднем плане летний буфет — столикиц плетеные кресла,

большой сервированный стол; справа — стойка буфетчика.

В буфете Авдотья Ивановна, немолодая, но

статная, быстрая как птица. На ее лице почти всегда еле

заметная улыбка.

Входит Лена. В руках у нее огромный букет цветов.

Лена. Готовитесь, Авдотья Ивановна?

Авдотья Ивановна. Посмотри,

милая, ладно ли стол накрыт? Приказание Крути-

лина— встретить как следует; хлебом-солью и...

шампанским!

Лена. Великолепно! И вот это... (смутилась)

от комсомольского комитета — лично Алексею

Никифоровичу, главному имениннику!..

(Передает букет.)

Авдотья Ивановна. А ты будто не

именинница!

Лена (улыбаясь). Да что вы, Авдотья Иван-

на. ...Побегу в депо. Событие-то какое огромное

на дороге! (Убегает.)

Авдотья Ивановна (рассматривает

букет). Таких цветов и не продают в городе.

Розы... От себя самой букетик, из генеральского

сада. Она, Леночка, в тебе души не чает! А как

не полюбить? Лобастый ты у меня,— самой на

удивление! (Запрокинув голову, долго смотрит

в черную бездонность неба. Исчезла едва

заметная улыбка.) Далеко пойдешь, Никифорыч, ой,

далеко! Дорога перед тобой широкая,

просторная, как этот большак небесный!

Входит Дроздов. По безукоризненному костюму

видно: человек этот, несмотря на годы, не перестал следить

за собой. Но лицо его с запавшими худыми щеками!, вялые

движения выдают и годы и усталость, а в глазах,

утративших блеск, застыла какая-то тайная тревога. Сняв

шляпу, он вытер платком огромный выпуклый, будто

вылепленный из гипса белый лоб, прорезанный двумя

глубокими кривыми поперечными складками. Опустился

в кресло. Закурил.

Авдотья Ивановна (продолжает

философствовать, не заметив появления

Дроздова). Природа — умница! Ишь, как хитро

звездами путь вымостила через все небо, за моря, за

океаны... А какая же звезда эвон там, на краю,

ярче всех горит? Не тебе ли, Алексей Никифо-

рыч, самый дальний семафор крыло поднял?

Тихо как... А на душе-то как празднично; петь

охота! (Смеется беззвучно. Передвигает цветы,

посуду, бутылки, стараясь красиво убрать стол.

Монотонно, вполголоса что-то напевает.)

Дроздов. И на вас, гляжу (широкий жест),

первобытная прелесть влияет?

Авдотья Ивановна. А... Сергей

Петрович! (Едва заметная улыбка.) А разве

простые люди другими глазами на мир глядят?

Дроздов. Извините. Я не хотел вас

обидеть... Я хотел только сказать, что каждый

человек, Авдотья Иванна, по-своему ощущает

(широкий жест) вечность, уму не постижимую. Вы

вот испытываете счастье от этакой тиши. А на

меня сия благодать нагоняет тоску.

Пауза.

Авдотья Ивановна. Вам, как всегда,

сто грамм и семгу?

Дроздов. Да, как всегда...

Авдотья Ивановна идет за стойку буфета.

Траур у меня сегодня, Авдотья Иванна... Да

еще хуже, пожалуй... Оттого вот и грущу и...

завидую. Вам завидую!

Авдотья Ивановна (подает на стол).

Мне?

Дроздов. Вам. Всем обыкновенным людям.

Авдотья Ивановна (уходя за стойку).

Полно, Сергей Петрович. Что с вами? Какой

траур?

Дроздов. Траур. Чертежи спалил,

Авдотья Иванна.

Авдотья Ивановна. Господи! Как же

вы так неосторожно?

Дроздов. Довольно. Десять лет

осторожничал. Довольно... Не вышло, Авдотья Иванна.

Модель — об пол, чертежи и расчеты — в

печку. Десять лет прахом... Десять лет... (Долгая

пауза.) Крушение надежды, пустой результат...

И значит, страх? Да, страх (широкий жест)

перед вечным покоем. (Горько усмехнулся.) Ха!

Все останется: и земная благодать и небесная.

Все останется, а меня не будет. И мучаюсь и

томлюсь, а час мой придет. (Обводит долгим

взглядом пространство. Смотрит вверх

холодными, застывшими глазами.)

Неслышно входит Рубцов, высокий, сухой, угловатый.

О таких говорят: неладно скроен, да крепко сшит. Голова

непокрыта, серебряный густой ежик оттеняет квадратный

лоб, а усы—твердый, почти квадратный подбородок.

Быстрые, светящиеся улыбкой глаза говорят о том, что

человек этот знает секрет вечной молодости. Держа в одной

руке широкополую мягкую шляпу, в другой — суковатую

толстую палку, он стоит позади Дроздова, слушает.

Авдотья Ивановна (из-за стойки).

Не надо так сокрушаться, Сергей Петрович. В

одном — не вышло, в другом — выйдет.

Дроздов. Что? А... Нет, не выйдет,—

поздно...

Авдотья Ивановна. А я так полагаю:

трудиться никогда не поздно. (Увидела

Рубцова, обрадовалась. Хотела что-то сказать, но

Рубцов только кивком головы приветствовал ее и

жестом дал понять, чтобы Авдотья Ивановна

не выдавала его присутствия.)

Дроздов. А... (Махнул рукой.) «Все

суета-сует и нет выгоды человеку при всех

трудах его». (Горько улыбнулся.) В писании, что

ли, так сказано. (Выпил залпом водку.)

Рубцов (весело расхохотался). Хо-хо-хо!..

(Говорит громко, на «о».) Но там же сказано:

«Сладок сон работающего. И нет ничего лучше,

как наслаждаться делами своими и... пить в

радости сердца вино свое...»

Авдотья Ивановна. Верно, Максим

Романович!

Рубцов. По сему случаю прошу бутылочку

сухого! (Усаживаясь против Дроздова.)

У

Дроздов. Максим Романович!.. (Жмет ру-

КУ Рубцову.) Не сдался значит? А в институте

говорили, что ты совсем плох. Едва ли одолеешь

эту заступницу безносую.

Рубцов. А ты поверил?

Дроздов. Поверил! Поверишь тут. Все мы

ползаем под ее покровительством!

Рубцов. Нет, не согласен! Нет, нет! У

меня, Петрович, другая заступница — жизнь.

Властная она богиня, Петрович! И сильная, как

дьявол! Под ее покровительством жить буду

целую вечность. Вот, брат!

Дроздов. Как ученый?

Рубцов. Нет, как Максим Рубцов.

Физически! Да... А ты не к загробной ли жизни

готовишься? Безвременной кончины своей, Сергей

Петров, боишься? Нет, батенька, мы еще с

тобой на земле погрешим!

Дроздов. Погрешим?

Рубцов. Погрешим. Я и на этом свете

человек нужный.

Дроздов. Разве я отрицаю?

Рубцов. Я жить хочу, Сергей Петров. Не

ползать, а жить! Пусть не пятьдесят лет, а пять,

но жить! Ибо лучше пять лет прожить, чем

пятьдесят просуществовать. (Кричит.)

Авдотья Иванна, где же вы, голубушка?

Замешкались...

Авдотья Ивановна (давно стоит с

подносом позади Рубцова. Она с увлечением