Какое-то время Котова помолчала, словно собираясь с мыслями, чтобы объяснить как-то более понятно. Вероника подумала, что её подруга, просто не знает, как ей ещё объяснить такие простые истины. То, что она слышала от Ольги, было ей давно знакомо, но почему-то Фадеева продолжала играть роль человека не только глубоко сомневающегося, но и ко всему прочему, не желающего иметь что-либо общее с любыми проявлениями мистического и непознаваемого. Наконец-то Ольга решилась продолжить.

— Понимаешь, Ника, магия — это другой способ видения этого мира. Или миров, как хочешь, — пожала плечами Ольга. — Понимаешь, магия она во всём, что нас окружает, она в нас, она в нашем мире, в нашем искусстве и любых наших действиях. Особенно много магии в стихах и музыке. Я могу сказать, что любой талантливый музыкант, поэт или писатель, да и художник тоже, всегда в состоянии изменить реальный мир, переписать его, внести что-то своё и повлиять на события. Многие из творцов не задумываются о магии, они не маги, они обычные люди, хотя, конечно, попадаются разные, как например, твой Макс. Он маг — вампир, как и я.

Рассуждая подобным образом, Ольга как-то странно смотрела на Веронику. В этот момент Вероника почти верила в её слова. А что? Ольга всегда спокойна, так будто её не интересует обычная жизнь. Она не любит солнечный свет, но и не скрывается от него. Удивительно, но вопреки легендам о вампирах Ольга любила и вкусно поесть, и даже выпить. Когда же Вероника спросила её об этом, то в ответ Ольга лишь хмыкнула и сообщила, что все фантазии, байки, легенды, мифы и прочее про вампиров (она никогда не говорила «упырей», тогда как Вероника не могла называть нежить иначе) — это чушь, выдумки, частенько самих же вампиров, чтобы надежнее оказать влияние на слабеньких людишек. Но всё это, хотя и противоречило сказкам об упырях и их наклонностях, как-то гармонично сочеталось с ощущением небезопасности, которое возникало у Вероники всякий раз, когда она общалась с Ольгой. Высокая, худая Ольга всегда выглядела несколько более бледной, чем обычные люди. И ещё это ощущение — странного холода. Не телесного, а внутреннего. Такогоже, как и у Макса. Хотя, как помнила Вероника, может быть, Макс и отличался эмоциональной холодностью, но вот уж тело-то у него было теплое. Ей очень нравилось находиться рядом с ним, но в то же самое время, почему-то одновременно с этим чувством покоя и удовольствия обычно накатывал жуткий страх и приступы дурноты.

— Может быть, может быть… — Мне, как психиатру, очень сложно. Ты же понимаешь. Для меня все эти темы — это безумие. Сто процентов и немного ещё. Типичное сумасшествие. Классическое. Обычные бредовые идеи. Эндогенные и экзогенные психозы. Не больше. Как мне во всё это поверить? Вот ты говоришь, что я сталкер. Макс меня тоже частенько называл сталкером. Хотя какой я, к ангелам, сталкер? Для меня сталкер — это персонаж «Пикника на обочине», а в жизни — это тот, кто в состоянии не убиться раньше возможного срока, избегая явных и скрытых ловушек. Простых бытовых ловушек, а не каких-то магических. Ты же знаешь, что в магии я не смыслю, для меня это лес. А сама я в дерево во всех этих магических делах. Хорошее такое дерево друидов — дуб.

Ольга усмехнулась:

— Вот, вот. Ты, точно, — дерево в магическом лесу, только почему-то всё время отрицаешь это. Ладно, хочешь — верь, хочешь — нет. Твое личное дело, но я точно знаю, о чем я говорю. Может быть, и ошибаюсь, но лишь чуть-чуть.

Обрывки разговора, словно маленькие острые иглы, вонзались в сознание, и Вероника сомневалась всё больше и больше. Вероника всегда интересовалась магическими штуками, но всегда лишь как чем-то вроде интеллектуального острого десерта. Конечно, она почитывала разные там книжки, в том числе и столь любимого Максом Кастанеду. Иногда Веронике думалось, что она знает об учении индейцев намного больше, чем Макс, но что он чаще практиковался, особенно с растениями силы, она и не сомневалась. А практика — сильная вещь, в отличие от теории. Для Вероники все это было чем-то вроде баловства. По-настоящему она не верила в сказки, но очень их любила. Разговор этот она наполовину пропустила мимо ушей, отмахнувшись от идей Ольги, но информация была получена, и она ждала своего часа, чтобы в нужный момент, словно чёртик из коробочки выскочить из глубин памяти на поверхность сознания. Ольга вообще очень умело втягивала Веронику в ритуальный круг собственного безумия, и, несмотря на рационализм и страх перед неизвестным, Вероника послушно приближалась к границе разумности.

Ольга всегда поражала Веронику. Она была моложе Вероники, но вела себя намного серьезнее. Познакомились они на ирландской вечеринке в одном из пабов города. Ольга Котова — она представилась так. Может быть, настоящее имя её явно было другим, но Вероника этого не знала, да и не особо стремилась узнать. Фадеева вообще редко задавала людям вопросы. К чему задавать вопросы, если при желании вам могут солгать, выдавая ложь за правду. Обычно Фадеева предпочитала, чтобы люди сами рассказывали о себе, не мешая им говорить то, что они считали нужным. Ольга открывала для неё двери в непривычный странный мир, полный загадок, противоречий и ирреальности. Иногда Вероника даже подумывала, что её подруга не совсем в себе. Или совсем не в себе. Впрочем, какая разница? Никакой. Разве может нормальный человек утверждать, что он вампир? «Вампиров не существует», — говорила себе Вероника. И обычно это её озадачивало ещё больше. «Кажется», — добавляла через некоторое время. Когда Ольга заявила, что она — вампир, то Вероника немного озадачилась. Но приняла заявление без критики. Вероника не верила в магию и всё что с ней связано, что не мешало ей постоянно читать книги эзотерического толка, фэнтези и мистику, с очень простой целью — найти ответ на очень простой вопрос: «Существует ли магия или нет?» Многие её друзья и подруги пытались найти ответ на этот мучительный вопрос, но пока никто так простого и внятного ответа не нашел. Были, конечно, среди её знакомых и друзей и те, кто никоим образом не сомневался в существовании всего сверхъестественного, но для Вероники это всегда граничило с классификацией психических расстройств и с группой F-20-29 в общем, если по научному, а по-народному с шизофренией, в частности. Материалистическое образование давало себя знать, как только она сталкивалась с чем-то выходящим за рамки привычного опыта обычного человека, среднего ума и способностей. Впрочем, Ольга была студенткой психологического факультета и пока была вполне адекватной.

Веронике снова вспомнилось, как Ольга, удивившись так сильно, что это казалось наигранным, спросила:

— Он тоже читал Кастанеду?

Она спрашивала это так, будто книжки Карлоса были чем-то недоступным. Впрочем, десять лет назад подобное чтиво было найти сложнее, чем сейчас. Ныне вы можете найти всё что угодно, хоть секретные материалы разведки любой страны. А вот некоторое время назад это было практически нереально.

— Да какое там, читал! Думаю, что даже практиковал, и очень успешно, как я полагаю, если конечно магия существует. Хотя думаю то количество растений силы, которые он употреблял в разных видах открыло ему путь в любые иные миры. И ещё он в десять лет назад написал книгу. Я её читала, чистая шизофрения. Классика психиатрии. Хотя если бы психиатры её почитали бы, то точно пересмотрели бы классификацию болезней, добавив пару-тройку пунктов. Не книга, а выплеск наркотического бреда соединенный с безумием Кастанеды и личными переживаниями Макса Александровского. Я, правда, тогда написала к ней эпилог. Очень захотелось, так как книга показалась недописанной, пустой, и неоконченной, а эпилог так быстро формировался, что я не могла удержаться. И знаешь, почему-то, видимо это совпадение, человек, которого я убила в эпилоге, умер. Я не верю, что это как-то связано. Ведь не может какая-то писанина изменить жизнь человека, которого я почти не знаю, да и не думаю, чтобы Макс описывал реальных людей в своей книге. Хотя, помню, что Женька тогда говорила, что эта книга написана Максом про меня. Я даже считала, что я прототип одного из трупов в этом детективе, но знаешь, когда перечитывала, что подумала, что нет. Я почти знаю, кто я в его книге. В смысле, для кого из персонажей я могла бы быть прототипом, но если честно, не думаю, чтобы Макс так уж серьезно относился к теории сочинительства. Он написал, так как мог, что в принципе сразу видно, как только начинаешь этот «шедевр» читать. И если бы я поняла раньше, то, что я поняла сейчас. Нет, всё это просто совпадения. Так проще.