В общем, ночка у нас выдалась та еще. А наутро всех четверых, разбитых и голодных, отвели на допрос. Допрашивали по одному, остальных заставляя смиренно ждать своей очереди в коридоре. Причем вопросов каждому задавали помногу — и, соответственно, долго и нудно. Спросить успели, кажется, все что можно. Вплоть до деталей биографии и взаимоотношений с родителями в далекие детские годы. Спрашивали без тени интереса, машинально и, не иначе, лишь ради соблюдения неких формальностей и предписаний.

Ну а мы столь же машинально отвечали. Причем успели ли следователи задать хоть один вопрос непосредственно по делу, лично я так и не запомнил. Ложка соли эта, если она вообще существовала, без остатка растворилась в потоке воды — тех самых вопросов, необходимость в которых понять было не проще, чем найти глубокий смысл в картинах художников-авангардистов.

Лишь один был приятный момент в тот день. По окончании допроса нас наконец-то соизволили накормить. И уже затем ознакомили с ордером на арест.

Следующую ночь мы вновь провели в камере. И хотя атмосфера в ней по-прежнему не отличалась ни спокойствием, ни добрососедством, не говоря уже о свежести, природа взяла-таки свое. Нам удалось худо-бедно поспать.

Новый день обернулся новым допросом… оказавшимся, впрочем, на удивление коротким. При этом в кабинете следователя на сей раз собрали всех четверых. И там мы, помимо жандармов, приметили еще человека в штатском, которого не было в первый день.

Человек был немолод, но оставался стройным и подтянутым. И, одетый с иголочки, выглядел весьма представительно. Нас он рассматривал внимательно, оценивающе — и бесцеремонно. Даже в лица, в глаза каждому всматривался, подойдя почти вплотную. «Точно лошадь покупает», — прокомментировал еще потом Вилланд.

А я потерялся в догадках, кто это мог быть такой. Частный детектив? Некий супер-эксперт, способный видеть то, что другим недоступно? Адвокат? Или шишка из высоких инстанций?

Когда осмотр закончился, следователь задал нам еще по паре вопросов. А затем обменялся с человеком в штатском несколькими тихими фразами. «Сберегите их для меня», — подытожил тот человек напоследок.

— Что ж, можно вас поздравить, — сказал следователь, оставшись с нами наедине, — вы ему подходите. Будет, конечно, еще собеседование, но это так… формальность. Главный кастинг вы уже прошли.

— Понятно, — бросил я, на деле не очень-то понимая, о чем идет речь, — и когда же все-таки нас отпустят?

Следователь ухмыльнулся.

— Знаете, будь вы шайкой шпаны, стащившей пиво из торгового центра и телефон у какого-нибудь Васи, еще вчера уже шли бы на все четыре стороны. Будь вы отпетыми уродами, но уродами обычными, неинтересными и кого-то зарезавшими тупо по пьяни… тогда бы тоже… времени на вас мы бы много тратить не стали. Та стеночка кирпичная во дворе тоже не для украшения стоит. Не говоря уж о том, что иные погибают при задержании. И одним вас тогда можно было бы порадовать, что мучиться не пришлось бы. Ну и то еще, что похороны за счет города.

Сделав паузу и отпив воды из стоящего на столе стакана, следователь продолжил:

— Но вы — компашка та еще. Да и преступление у вас, скажем так, интересное. Не какая-то там бытовуха. Вот и приглянулись вы продюсеру шоу «Час с Фемидой». Слышали о такой? Короче, ждет вас, дорогие мои, полноценный суд. В эфире Высшего канала.

С этими словами он указал рукой на стену за своей спиной. Обратив по крайней мере мое внимание на еще одну местную странность. То место, где, как я привык считать, в моем родном мире обычно висит портрет главы государства, по крайней мере в кабинете данного конкретного следователя занимал… постер. Образина с выбеленной рожей, в фиолетовом фраке и парике, отдаленно похожем на судейский. В одной руке сей своеобычный до отвратности персонаж держал трость с набалдашником в форме обезьяньей головы, в другой — аптекарские весы. А в нижней части постера располагалась большая надпись жирными красными буквами: «Час с Фемидой».

Наверное, я мог подумать, что это реклама какого-нибудь фильма, не объясни следователь, что к чему.

Потом еще была поездка в телецентр, собеседование с продюсером. Телекомпания, увидевшая в нас потенциальных, даром, что одноразовых, звезд, еще и на вкусный обед расщедрилась. А те три дня, что оставались до эфира с нашим участием, нас вообще переселили из камеры в гостиницу. Хоть и под охраной жандармов.

В беседе с нами продюсер советовал каждому вести себя в соответствии с наиболее подходящей ролью. Мне, например, надлежало изображать громилу и буяна, этакого монстра в человеческом обличии. Наталью Девяткину продюсер видел роковой красоткой, Аль-Хашима — старым дураком, несущим вздор. Наконец, инвалиду Ливневу предписывалось давить на жалость, изображать такого неудачника да интеллигентного хлюпика, коего все обижали. А он вот хотя бы одному, но отомстил.

Впрочем, рекомендации обязательными к выполнению не были. И потому предложенной роли по факту придерживался лишь Аль-Хашим. Да и то лишь с точки зрения среднестатистического зрителя «Часа с Фемидой».

После рекламной паузы для телезрителей и просто возможности перевести дух для ведущего и участников, шоу должно было продолжаться. И оно продолжилось.

Пришли вести с эсэмэсочного фронта. Причем неутешительные. Телезрители в большинстве своем не захотели растягивать процесс над нами еще хотя бы на один выпуск. И потому предложение пригласить дополнительного свидетеля их не прельстило. Особенно в свете того, что свидетелем этим должен был стать «викинг» из Дома Прозрения.

Но и то было еще полбеды. Вдобавок Якуб-Макалов нашел, чем уесть Аль-Хашима и Эдну.

У старика-алхимика он просто, с самым невинным видом поинтересовался, кем же тот себя считает. Аль-Хашим ответил — искренне и правдиво, как мог. Подвоха при всех своих недюжинных мозгах почему-то не заметив. И вызвал тем уже не вой, но рев участников массовки из зрительного зала. А также улыбку, достойную Чеширского Кота или, как вариант, актера Эдди Мерфи, у ведущего.

— Снова хотелось бы услышать нашего эксперта в области психиатрии, — обратился Якуб-Макалов к доктору Нариманову, — Никита Осипович, что скажете? Подтверждают ли слова уважаемого господина Михбаева ранее поставленный ему диагноз?

— Не вполне компетентен… м-м-м, чтобы подтверждать или опровергать диагноз… м-м-м, основываясь лишь на словах пациента, — отозвался в ответ Нариманов, — тем не менее, как профессионал, должен отметить и еще раз повторить. Ленур Михбаев… м-м-м, Ленуру Михбаеву совершенно необходима госпитализация с квалифицированным уходом, обследованием… и непременным лечением. Слова Ленура Михбаева… однозначно свидетельствуют о его полной дезориентации и, как следствие, недееспособности.

— И соответственно… — бросил эту короткую фразу как ком грязи в злую собаку, так же провоцируя, ведущий.

Никита же Осипович и рад был стараться:

— И соответственно, те люди, которые попытались помешать уходу за пациентом Михбаевым… м-м-м… да. Эти люди могли обречь на гибель этого пациента, выпустив его, совершенно беспомощного, как сами они, наверное, считают, на свободу.

В гуле зрительного теперь можно было различить отдельные выкрики, даже содержащие слова. Причем вряд ли это была массовка — орали с чувством, совершенно искренне. Вот только… ох и не обнадеживали эти крики и слова. «Виновны! — услышал я разрозненные реплики, — расстрелять уродов! Пусть валят вон из города!»

Хотя стоп! Как раз свалить из этого города и из мирка вообще я был бы только рад. И если ждет нас именно этот приговор, то запираться ни к чему. И лучше, легче и с меньшим уроном для нервных клеток предать себя в руки правосудия.

Только вот… кто бы еще знал, какое именно наказание и по какому критерию могут нам присудить.

С Эдной Якуб-Макалову пришлось немного повозиться. Но то ли таланта ведущему было не занимать, то ли подсказчики, невидимые, зато всеведущие, помогли подобрать ключик к ее душе.