Он проносился над фортом, высоко и быстро кружась, разворачиваясь у воображаемой границы, и снова закладывая круг… и все время сердце у него колотилось, и пот тек по бокам, при мысли о том, как это будет, когда придет то самое, настоящее дело.

Полдень, похоже, уже наступил. Зимний свет собирался погаснуть, но его все еще было достаточно, чтобы отчетливо видеть цель.

Он покружил, нашел угол, который позволял ему пересечь весь лагерь, и вознес хвалу Господу, за то, что позволил ему уйти от солнца.

А потом он сделает еще заход.

Один заход, учил его Рэндалл. Не рискуйте больше, чем один раз, если камеры неисправны.

Чертовы штуки были неисправны примерно на каждом третьем заходе.

Кнопки скользили под пальцами. Иногда они начинали работать только со следующей попытки; иногда нет. Если они не заработают при первом проходе над лагерем, или не будут работать достаточно надежно, придется попробовать еще раз.

— Niech to szlag,[8] — пробормотал он, черта-дьявола, и снова нажал на кнопки, раз-два, раз-два.

— Мягко, но уверенно, как вы это делаете с леди… — сказал ему «ботаник», иллюстрируя свои слова оживленной жестикуляцией.

Ему бы и в голову не пришло так делать… интересно, а Долли могло бы это понравиться? — подумал он. И где именно ты это делал?

Так, хорошо, перейдем от женщин к кнопкам, может, это именно то, что нужно — вот только зачем ему были два пальца?…

Клац-клац. Клац-клац. Крррак.

Вернувшись к английским богохульствам, он вмазал по обеим кнопкам кулаком. Одна камера ответила испуганным «Клац!», но другие молчали.

Снова и снова ткнул пальцем в кнопку — никакого эффекта. — Чертов гребаный кровавый осел…

Он смутно подумал, что должен навсегда прекратить ругаться, когда все это кончится, и он снова будет дома — это был дурной пример для мальчишки.

— Черт! — проревел он, и, сорвав с ноги ремень, схватил коробку и начал колотить ею по краю сиденья, потом пристегнул обратно на бедро, уже заметно помятую — это он отметил с мрачным удовлетворением — и упрямо нажал кнопку снова.

«Клац» — смиренно ответила камера.

— Ну, вы у меня это попомните! — сказал он, и, пыхтя в праведном негодовании, дал кнопкам хорошего тычка.

Не обращая внимания на этот небольшой нервный срыв, он, все время кружась, поднимался вверх — стандартное действие — по умолчанию для пилота «Спитфайра».

Уже приготовился отступить перед новым заходом на Майл-касл, но через минуту-другую услышал, как стучит двигатель.

— Нет! — сказал он, и увеличил тягу.

Стук стал громче; он уже чувствовал его вибрации сквозь корпус фюзеляжа.

Потом раздался громкий лязг из моторного отсека, прямо у его колена — и он с ужасом увидел, как крошечные капельки масла брызнули на плексиглас прямо у него перед лицом. Двигатель остановился.

— Кровавый, кровавый…

Он был слишком занят, чтобы искать другое слово. Его прекрасный живой «боец» вдруг стал просто неуклюжим планером.

Он стремительно шел вниз, и единственной задачей теперь было — найти относительно плоское пятно, для жесткой посадки.

Рука автоматически нащупала кнопку шасси, но отдернулась — нет времени, садимся на брюхо, где дно?

Иисус, он отвлекся, не заметил, что сплошная масса облаков была уже тут как тут; они, должно быть, двигались гораздо быстрее, чем он… Мысли мелькали в голове, обгоняя слова. Он посмотрел на высотомер, но то, что тот ему ответил, было для ограниченного применения, потому что он даже не знал, что за земля была под ним: скалы, плоская луговина, вода?

Он надеялся, он молился о дороге, ровном травянистом участке, не больше…

Боже, он был уже в пятистах футах и…

— Господи Иисусе!

Земля появилась неожиданно, в разрыве желтого и коричневого. Он дернул носом, увидел голую скалу, прямо по курсу, вильнул, теряя скорость, нырнул носом вниз, вытащил его обратно, вытащил обратно… недостаточно.

О, Боже — он по-прежнему был в облаке!

Его первой сознательной мыслью было, что он должен был сразу радировать на базу, как только двигатель вышел из строя.

— Тупой ублюдок, — пробормотал он. «Принимай решения в кратчайшие сроки. Лучше действовать быстро, даже если твоя тактика не лучшая». Идиот…

Кажется, он лежал на боку. Это было неправильно. Он осторожно провел под собою одной рукой — трава и грязь.

Что, если его просто отбросило в сторону от самолета?

Так и есть. Голова болела ужасно, с коленом все было гораздо хуже.

Он вынужден был присесть на тусклой мокрой траве, на некоторое время, не в состоянии даже думать от боли, накатывавшей волнами, и сжимавшей голову тисками при каждом ударе сердца.

Было почти темно, и его постепенно окружал поднимающийся от земли туман.

Он глубоко вдохнул, принюхиваясь к промозглому, холодному воздуху. Пахло гнилью, и почему-то старой кормовой свеклой — но чем не пахло вовсе, так это бензином и сгоревшим фюзеляжем.

Верно. Может, он и не загорелся, когда упал, мало ли что.

Если нет, и если радио по-прежнему работает…

Он вскочил на ноги, чуть не потеряв равновесия от внезапного приступа головокружения, и медленно повернулся кругом, вглядываясь в туман.

Там не было ничего, кроме тумана, слева и позади него — но справа от себя он обнаружил две или три большие, громоздкие формы, стоящие вертикально.

Медленно пробираясь по кочковатой земле, он обнаружил, что это были камни. Остатки одного из тех доисторических сооружений, которые покрывали землю на севере Англии.

Три самых больших камня еще стояли, но он увидел, что несколько упавших, или опрокинутых кем-то камней лежат, словно огромные туши, в сгустившемся тумане.

Ухватившись за один из валунов, он остановился, и его вырвало.

Христос, голова готова была расколоться! И этот ужасный шум в ушах… Он неуверенно тронул себя за ухо, подумав, что он все еще в наушниках, но не почувствовал ничего, кроме собственного холодного, влажного уха.

Снова закрыл глаза, тяжело дыша, и прислонился к камню, чтобы не упасть.

Шум в ушах становился все невыносимей, но теперь его сопровождало что-то, похожее на жалобный вой.

Что, если он повредил барабанную перепонку?

Он заставил себя открыть глаза, и был вознагражден видом большой, темной, неподвижной массы, как раз на границе каменного круга. «Долли»!

Самолет был отсюда еле виден, его скрадывала мучительно кружащаяся темнота — но это должен быть он.

В основном неповрежденный, так это выглядело со стороны, хотя и сильно накренившийся носом вниз, и с задравшимся вверх хвостом — должно быть, именно так он и врезался в землю.

Покачиваясь, он стоял на каменистой земле, чувствуя, что головокружение возобновляется снова, как будто в отместку.

Взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, но голова закружилась с удвоенной силой, и — Христос, опять этот чертов шум в голове…

Он не мог даже думать, о, Иисус — он чувствовал, будто все его кости растворяются…

Было уже совсем темно, когда он снова пришел в себя, но облака уже рассеялись, и луна в три четверти светила в глубокой ясной черноте загородного неба.

Он пошевелился и застонал. Каждая косточка в теле болела, хотя ни одна не была сломана.

Это было уже кое-что, сказал он себе.

Одежда насквозь пропиталась сыростью, он был голоден, а колено одеревенело настолько, что правую ногу он так и не смог выпрямить всю дорогу, но все это было в порядке вещей; он думал, что смог бы, хромая, доковылять хотя бы до дороги.

Ох, погодите… Рация. Да, он совсем забыл. Если передатчик на «Долли» уцелел, он смог бы…

Он тупо уставился на открытый грунт прямо перед собой. Он мог поклясться, что он был там — но, должно быть, он просто промахнулся в темноте и тумане — нет… Его здесь не было.