Сейчас я нахожусь в единственном месте в Москве, куда не доходит жара и вонь горящих торфяников. Под моими ногами, обутыми в плавно перетекающие в костюм ОЗК сапоги, хлюпает жижа, и я знаю – я видел ее раньше, – что это самая чистая московская жижа, ну или, как минимум, одна из. Жаль, что не нашелся фонарик. Это ведь и вправду красиво, потому что самые красивые московские воды всегда текли под землей. И при Екатерине, и после.

Очень давно, еще даже до того, как на Манежке построили тот самый злополучный торговый центр, в котором ингуши-лезгиночники порезали горло сыну ониста Сидорова и начали третью мировую войну, – очень давно мы, гуляя пьяные по Моховой, попали на огороженную желтым забором стройку, совсем маленькую, всего-то двадцать на двадцать. И обнаружили там ад, оказавшийся раем.

Между Манежем и «Националем», посреди стройки у старого корпуса МГУ, охраняемой пьяными спящими сторожами, зияла вертикальная отвесная шахта метров десять в глубину; по стенке – ступеньки-скобы. Ну конечно, мы спустились вниз.

И вот там я впервые увидел воды Неглинки. Они сначала бежали неглубоким ручейком под рельсами, собранными для отвоза пород на вагонетках черт знает откуда черт знает куда, мы не всматривались; а потом собирались в озерцо пара на пару метров. Строители обложили его сверху досками – но так, что между ними и поверхностью озера оставался еще метр в высоту. И самое необъяснимое, самое иррациональное: под этими досками пустили проводку и навесили штук пять стоваттных матовых ламп. Зачем???

То есть вы понимаете, да? Под землей в ста метрах от Кремля вы видите дощатый настил, меж половиц которого струится кислотный люминесцентный свет от этих самых лампочек. Вы, разумеется, отковыриваете одну из досок. И видите ярко-синее озеро, тем светом озаренное; и нет в мире ничего чище и прекраснее этого озера.

Верите вы или нет – это было самое красивое, что я видел в своей жизни. После брейк-данса на краю Триумфальной арки.

Потом вы запомните его на всю жизнь, это озеро. Оно станет одним из лучших ваших воспоминаний. И вы уже ничего не сможете с этим сделать. Все дело в чистоте, которая слишком редка.

Понимаете, мы ведь совсем не думали о том, что попали на секретную стройку, когда онистская шваль прокладывала тоннель от Кремля, чтобы в случае чего было легче рвать когти. Это сейчас я понимаю, почему на выходе проснувшиеся сторожа попытались забить нас ломами и спасло нас лишь наше количество и отсутствие у сторожей мобильников. А тогда мы списали все на делириум тременс, посмеялись и продолжили вакханалию.

– Сегодня мы получили от Господа наглядный урок, – объяснял позже Азимович где-то в районе еще не застроенной Шемякиным Болотной площади, пьяный в дым и обвиваемый двумя или тремя гибкими станами юных потаскушек. – Мы собирались спуститься в ад, а оказались в самом красивом раю из всех, что можно найти в сега-мега-говно-урбане вроде столицы нашей унылой страны. Мы не знаем, что есть хорошо и что есть плохо, но мы должны дать нам это показать. Златые россыпи порой лежат под самыми засранными Авгиевыми конюшнями, надо лишь позволить перлам жемчужным быть увиденными.

По большому счету – вот отсюда, из этих проповедей, она потом и пошла, Третья мировая. От того, что люди стали думать друг о друге лучше, чем стоило, и сблизились на критическое расстояние. Но черт с ней, с войной, что было – то было. Я на собственном опыте понял, что под засранными конюшнями никаких перлов нет, и нельзя пытаться разглядеть хорошее в том, что для тебя плохо. Но самое странное: стоило Азимовичу появиться – и я снова почти готов поверить во всю эту чушь. Роль личности в истории, однако.

А тем временем голос – который, я забыл сказать, принадлежит Даниле Чадову, толстоватому отмороженному диггеру, – своим слегка обуратиненным тембром продолжает:

– Когда-то вот на этом самом месте Вадим Лазарев увидел женщину с крыльями. Всю в белом. Ну, ты знаешь, кто такой Вадим Лазарев, да?

Еще из времен до Болотной проповеди я помню, что Вадим Лазарев для московских диггеров – некий полуфрик, полуфикция, полуикона. Его одновременно стебут, уважают и мифологизируют. Но сказать я об этом не успеваю, потому что Данило, которому собеседников обычно заменяет подземное эхо, по привычке продолжает:

– Так вот, Лазарев идет и видит ее здесь, эту женщину. Ангела с крыльями. Ну он же не от мира сего, Лазарев, ты же знаешь. Он ёбнутый же.

– А потом?

– А потом она погладила его крылом.

– Этого фрика?

– Этого фрика.

– Хыыы. Это смешно.

– Хыы-йя. И сказала ему еще что-то, какую-то хрень. И он попал в этот, ну, лимб, да? между жизнью и смертью, короче. Осторожно, мы входим в Крысиный город.

На самом деле мне не так уж и смешно, потому что от постоянного нахождения под землей действительно становишься фриком, хочешь ты того или нет. Люди – не гномы. Они на это не рассчитаны.

Краем глаза я успеваю заметить, как рассеянный свет выхватывает полукруглый кирпичный свод в нескольких сантиметрах над головой Данилы, а на нем, прямо из кирпичей, острыми шляпками вверх извиваются огромные диковинные грибы, которых на земле не видали. Свод я узнаю: когда-то давно другой диггер, Вадим Лазарев, показывал нам с Азимовичем эту же кирпичную кладку изблизи, с ручного фонарика. «Захаровъ, 1795 годъ», – гласило то, что сейчас назвали бы логотипом.

«Захаровъ, 1795 годъ», – гласило оно и тогда, когда Вадим Лазарев, который слишком много времени проводил под землей, увидел Ангела именно здесь, на этом самом месте. В Крысином городе, где так легко споткнуться о причудливые камни.

А точнее, неправильно настроил свой фонарь. И неправильно шел. Слишком быстро. Не пригибаясь. И без каски на голове.

И без самой головы, в общем-то. Ну не мог же человек с головой вставить в нее, в эту самую голову, разъём. Говорите, Азимович? Так то ж не человек.

Скольких же идиотов, хороших и разных, пережили эти кирпичи. Подумать, так диву даешься.

К слову о Марате. Вы когда-нибудь слышали об отрядах «Белая Хоругвь» и «Исмаил»? Первый – христианский отряд, второй, соответственно – мусульманский. Не слышали? Вот это занятно… Почти никто о них не слышал, и любая публикация о них давится до сих пор. Вроде столько времени прошло, а все равно – давится.

Так вот, суть в следующем. Обе эти группы независимо друг от друга действовали во время войны по одной и той же схеме. Они с боем захватили военные склады, вооружились до зубов, после чего на какое-то время ушли в леса. Когда по всей стране стало припекать так, что про эти группы забыли, они вдруг появились из ниоткуда и захватили два города. «Белая хоругвь» взяла Киржач, а «Исмаил»… что-то поменьше, типа Шуи, точно не помню. При взятии оба отряда действовали максимально жестоко, уничтожая сопротивление в зародыше, без всякого намека на жалость. Но когда города пали, они предложили жителям остаться, гарантируя жизнь и защиту. Кое-кто и остался, а те, кто не захотел, – ушли, и им не мешали.

В течение года отряды честно защищали жителей подконтрольных городов. Мало того, и «Белая Хоругвь», и «Исмаил» обратились к миротворческим силам за помощью и с просьбой о снабжении провиантом и лекарствами. Также они официально заявили, что добровольно сложат оружие, когда ситуация в стране нормализуется. Позже, вроде как в неразберихе, когда регулярные силы правительства опомнились, собрались и принялись душить гражданскую войну, оба отряда были уничтожены. И это было очень непросто, потому что и «Исмаил», и «Белая Хоругвь» выросли за счет жителей городов, которые они контролировали. Но как бы там ни было, из бойцов «Белой Хоругви» не выжил никто, а немногие выжившие бойцы «Исмаила» снова ушли в леса, чтобы вернуться уже после мирного пакта 2002 года. Благо, леса под Шуей славные, там еще «Последнего из Могикан» снимали.

Так вот, Марат был в отряде «Исмаил». Он рассказывал, что там были настоящие волки, абсолютно безжалостные. Но безжалостность и беспринципность – разные вещи. Все воевали тогда, все, поголовно, но эти парни из «Хоругви» и «Исмаила» воевали во имя своей собственной цели. И целью этой была безопасность их семей, близких, родных. А также тех, перед кем у этих бойцов появились обязательства после захвата городов. Все просто, никакой патетики. Они просто воевали, убивали, грызли глотки ради самого главного, понимаете? Это так, к слову о моем друге и о той бойне.