Ехал и мысленно заселял реку, по высоким берегам расставлял города и села, у песков — рыбацкие деревеньки, над бухтами и заливами — пристани. Встречалось много островов, некоторые были дивны в своем неповторимом обличье: одни стояли нагромождением диких голых скал, река отгрызла их от каменного берега и насмерть уничтожила все живое — деревья, травы, мох; другие, наоборот, щедро удобрила, засадила деревьями, засеяла цветами и бережно хранила самую ничтожную былинку.

Сначала Василий хотел заселить и острова, а потом решил оставить так, в воспоминанье о незаселенном мире.

На пятый день показался знакомый по рассказам остров, против него над берегом голубел дымок. Василий по-приятельски помахал дымку рваной шапкой. Хозяева всполошились — кто такой? Купцы и промышленники давно ушли в низы, рыбакам не до гостей, у них самое горячее промысловое время. Не соглядатай ли от Ландура? Чует, пожалуй, дьявол, что Большой Сень жив. Игарка велел Сеню где-нибудь спрятаться, а сам вышел к реке. Гость учтиво поклонился Игарке, спросил, где можно развести костер и отдохнуть. Игарке поправилось такое поведение, но звать гостя в дом все-таки решил подождать — кто его знает!.. Он показал на лесистый берег: разводи, где тебе любо, здешний лес повсюду богат валежником и сухостоем.

Через минуту бойко и уверенно запламенел костерок. Василий развалился около него: мой путь кончен! — и сказал:

— Давай, хозяин, отдохнем, покурим!

Догадался Игарка, что это приглашение поговорить, сел на камень и, не торопясь, начал набивать трубку. А говорить — пускай он говорит, я слушать буду.

Василий повел разговор издалека: давно ли хозяин поселился здесь, хорошо ли попадаются звери и рыба и, наконец, не знает ли, где проживает рыбак Игарка. Игарка решил поступить осторожно, направить гостя по ложному пути.

— В самых низах, верст за триста отсюда, слышно, есть какой-то Игарка.

— За триста отсюда! — испугался гость. — Еще триста…

— А может, и поболе… — заметил Игарка. — А может, и нету его совсем, один слух.

— А мне сказали, от Туруханска до Игарки верст триста. — Василий завернул другую цигарку, потолще.

— Ну, здесь версты не меряны, большие здесь версты.

— И местность описали. — Василий заново оглядел местность: остров, река идет в две протоки, дом на взгорке. — Вот она самая, эта.

— Местность… — Игарка вздохнул. — Здесь все местности схожие: лес, мох, озерко.

— И народец хорош!.. — Василий плюнул. — Что под носом у него, и того не знает. Игарка у Золотой корги, Игарка на Елогуе, Игарка здесь. Оказывается, ни там, ни здесь, а на рогах у черта. И родственники тоже: Игарка возле Туруханска. Возле!.. Триста верст ехал, а ты говоришь, надо еще триста.

— Да зачем он тебе, окаянный? — спросил Игарка.

— Родственники, Ширяевы, поймали меня у Большого порога: свези Игарке весточку. А я сдуру согласился.

Тут осторожный и степенный Игарка схватил гостя за руку.

— Ширяевых, значит, видел? Ну, зачем таил? Эх, голова, голова! Я — Игарка, Ширяев. Только не рыбак я, а лоцман. Ну, говори, говори!

— Письмецо от сестрицы Мариши. Кланяется.

Василий погостил день и уехал обратно в Туруханск. Проводил его Игарка и сам начал собираться в дорогу. «В самом деле, какой я жилец на севере? Не рыбак и не охотник, до сорока лет стоял у штурвала, в сорок поздно менять обычаи. Сделал братцам одно одолжение, и будет, другое — простите, братцы! — делать не хочу, теперь у меня своя семья, свои заботы. Павел продался Ландуру, заодно продал и нас всех. Феоктистов не появится больше. Ландур — один владыка».

Тут впервые узнала Нельма, что у Игарки есть дом, и загрустила: есть дом, наверно, есть и другая, русская жена. Теперь говорит — поедем, а придет время ехать, скажет — подожди до весны, на зиму у меня есть другая жена. И до Игарки бывали случаи, женились русские на остячках, говорили — никогда не бросим, а когда уезжали, выгоняли женок на песок. Жена, говорят, что малица: летом надо иметь одну, зимой другую.

Не раз в жизни Нельма помогала отцу шить паруса, конопатить и смолить лодки, но тут не могла поднять руки, горе убило в ней всякую силу. Знала, что если Игарка поедет, то поедет и она, жить без Игарки ей невозможно, и в то же время знала, что невозможно и ехать: она прогневит родного отца, Яртагина, обидит на всю жизнь названого отца, Большого Сеня, не переживет тоски и страха, а маленького Яртагина оставит сиротой в чужом, далеком краю. Нельма не раз порывалась сказать об этом Игарке, но все не осмеливалась.

Когда сборы подошли к концу, когда исчезла всякая надежда, что Игарка передумает, Нельма наконец решилась:

— А что будет с Большим Сенем?..

Сеню Игарка отдавал избенку, невод, собак, ружье.

— Батька мой, Яртагин, будет гневаться. Оставил тебе ловушки, нарту, а ты все бросаешь!

— Там лучше будет тебе, лучше. Поглядит твой батька и скажет: «Спасибо Игарке — увез мою Нельму».

Так ничего и не добилась она, сходила в лес, принесла пучок оленьего мха, зашила в мешочек и надела Яртагину на шею, взамен отнятой у него родины.

Дождались попутного ветра и поехали. Большой Сень провожал. В каждом новом станке присоединялись к ним новые и новые лодки, к вечеру скопился целый караван. По лодкам шел тревожный и грустный говор:

— Теперь совсем заест нас Ландур Потапыч. Большому Сеню надо уходить на другую реку.

Люди то и дело пересаживались из своих лодок в Игаркину, каждый хотел напоследок поговорить, погрустить, пожелать удачи и счастья.

«Чудной все-таки народец, — раздумывал Игарка. — Что я для них? Что во мне толку? Могучий человек, спаситель… Выдумали сказку. А могучего-то самого в бараний рог гнут, скоро на четвереньках поползет могучий-то… А может, им ничего и не надо, может, и того довольно, что буду мучиться и бедствовать наравне с ними. Вместе-то все будто легче».

И когда Большой Сень решил повернуть домой, повернул и Игарка.

Осенью Талдыкин привез старому лоцману ответ от Егора.

«Спасибо, батюшка, что ты не обошел меня своим благословением, только принять его я не могу. Поженился я на здешней женщине, а через нее повенчался с судьбой всего здешнего народа, и надо мне стоять при нем. Но беспокойся обо мне. Выбрал я эту судьбу по доброй воле и при полном разуме».

Василий вернулся в Туруханск, поставил на место лодку и явился к приставу.

— Где шатался? — заорал пристав. — Почему уехал без спроса?

Василий объяснил, что он вовсе не шатался, шатаются бездельники, а он серьезно занимается наукой, ездил изучать реку Нижнюю Тунгуску; докладывать об отъезде приходил, но канцелярия почему-то была закрыта, беспокоить же их благородие на квартире не решился.

— Беспокоить… не решился… Говори прямо: побежал?

— Ошибаетесь, бежать — такой смелости во мне нету.

— Бежать уметь надо. Что изучал-то, Нижнюю Тунгуску? Водным делом интересуешься. Ладно, препятствовать не будем. Мы тоже уважаем науку. Эй, дайте-ка список наших станков!

Писарь мгновенно представил список населенных мест Туруханского края.

Пристав торжественно развернул список, побежал по нему ногтистым пальцем.

— Сейчас подберем местечко, подыщем. Чтобы не мешали тебе, чтобы «ученых» не густо было.

Василий глазами бежал за пальцем пристава: где остановится палец, там и быть Василию. А простор для выбора — целая империя от Енисейска до Ледовитого моря, от Оби до Анабары. Ни газет тут, ни судей, — сгноят, замордуют человека, и родной матушке написать некому — не ждала бы, — на всю «империю» три школы.

Палец побродил-побродил по списку и остановился над Туруханском.

— Есть у нас что-нибудь свободное? Найди! — приказал владыка писарю.

Он хотел загнать Василия подальше, но не знал, где дальше, где ближе и испугался, что вместо кары даст милость.

«Станок Игарка. Ниже Туруханска, дворов один, душ мужска пола одна, женска одна и детска одна», — нашел писарь.