— А как поступали в таких случаях первобытные люди? — спросил вдруг Макс.

Де Мирамар пожал плечами. Этот вопрос звучал какой-то иронией. Какое ему дело до первобытных людей, раз он не мог больше строить пламенных гипотез, раз заметки его были бесполезны, а рукопись никогда не будет напечатана!

Подняв свою удрученную голову, госпожа Андело машинально ответила за него:

— Они употребляли кремень…

Прервав фразу, она в радостном порыве добавила:

— Но у нас же есть кремни!

И так как де Мирамар, казалось, не понимал ее, она воскликнула:

— Вы же их спасли, господин де Мирамар!

— Несколько штук! — вздохнул он.

Порывшись в карманах, он вытащил топор каменного века, продолговатый с широкими краями, и несколько заостренных к концу тонких пластинок кремня.

— Не эти, — сказал он с сожалением. — Этих жаль!

— Но мы их вам вернем! — вскричал Губерт. — Вопрос только в том, чтобы высечь искру…

— Но чем? — спросил Макс. — Как заменить трут?

Госпожа Андело уже начала щипать обтрепавшийся край своей батистовой блузы… Таким образом, получилось немного корпии, которую положили у входа в хижину. Игнац нарезал тонких веток. Губерт ударял своим ножом по кремню, а остальные с тревогой неподвижно смотрели, как сверкали и тотчас же потухали искры. Вдруг все вскрикнули. Нитки вспыхнули. Но пламя тотчас же заглохло, слишком слабое, чтобы восторжествовать над сырым деревом.

— Надо бы бумаги, — воскликнул Макс. — Только бы достаточно огня, — и ельник загорится…

Губерт снова обратился к ученому.

— Только у вас и есть бумага, отец! Только у вас!

— Моя рукопись! — запротестовал де Мирамар. — Никогда…

— К чему она вам? — безжалостно продолжал Губерт. — Вы ведь не напечатаете ее здесь, не правда ли?

— Разве можно знать, что нас ждет впереди?.. — бормотал ученый, обнаруживая проблеск несокрушимой надежды когда-нибудь уйти отсюда, найти где-нибудь остаток цивилизации…

— Труд всей моей жизни, — добавил он с отчаянием человека, который видит, что вся его прошлая жизнь — ничто… тщетная попытка, работа, лишенная какой-либо пользы…

— О нет! Только не рукопись! — воскликнула госпожа Андело, одна из всех способная понять его горе. — Быть может, заметки, выписки, документы? Я думаю, что продолжения мы писать не будем! Она уже снова заготовила корпии. Опустив голову, Де Мирамар колебался. Руки его дрожали над пачкой бумаг, вынутых из сафьянового портфеля. Инстинктивным движением он повернулся к своей жене, как бы ища поддержки. Разве не она всегда защищала его и его работу от притязаний светской и семейной жизни? Но на него смотрели равнодушные глаза, спокойное лицо сумасшедшей. И старый ученый почувствовал себя чужим среди своих.

— Посмотрите, какой идет дождь! — вмешался Макс. — Возможно, что он будет продолжаться много дней. Мы не можем обойтись без огня. Ради ваших дочерей! Ради маленького Поля!..

— Этого хватит? — спросил де Мирамар, уже больше не защищаясь.

— А вот мы посмотрим! — свирепо сказал Губерт. — Не думаете ли вы, что теперь излишне разъяснять, как вымирают цивилизации?

Он уже завладел одним листком и мял его в своих пальцах. Взял второй, третий. Удрученный де Мирамар совершенно перестал сопротивляться. Вступился Игнац:

— Этого довольно, — заявил он.

Без сомнения, он инстинктом угадал горе, которое не мог объяснить себе разумом. И де Мирамар не мог дать себе отчета в том, что единственным человеком, понявшим его горе, было это грубое существо, этот пастух баранов, который едва умел читать.

Вспыхнула искра. Бумага запылала. Затрещали еловые сучья. И среди мрачного тумана и дождливого дня взвились огненные языки. Их приветствовали общие возгласы. Послышался смех. Все руки потянулись к огню. Как и тысячи лет тому назад, так и теперь радость охватила окоченевшие тела, склонившиеся вокруг пылающего очага. Губерт спрашивал себя, почему исстрадавшееся тело так упорно стремится жить,

— Мы приготовим чай, — сказала мисс Мод.

Инносанта завладела кремниевым топором и пробовала на своем большом пальце лезвие. Показалась кровь. Она воскликнула:

— Отлично режет… Не найдем ли мы здесь таких же камней и не сможем ли мы их отточить?

— Да, — сказал пастух, подняв радостное лицо. — Я часто думаю о наших ножах, которые зазубриваются… Я думаю об этом по ночам… Я говорю себе: когда у нас останутся только руки для работы, — мы погибнем… Но таких камней я не знаю…

— Весной, — сказал Макс, — когда снег растает, мы пойдем искать твердые камни, змеевики, горный хрусталь…

Весной!.. Он строил планы!..

Между тем Макс и Игнац с помощью коры каштанового дерева сумели выдубить бараньи и козьи шкуры. После некоторых попыток, скручивая кишки животных, им удалось получить тонкие и прочные бечевки. Госпожа Андело принялась за дело. Она прокалывала шкуры перочинным ножом и, пользуясь вместо нитки бечевкой, крепко их соединяла.

Вскоре она организовала настоящую мастерскую: гувернантка, молодые девушки, крестьянки работали вместе с ней. Сшили несколько одеял и мешков, которые наполнили бараньей шерстью. Сделав, таким образом, матрацы, госпожа Андело стала более предприимчивой. Она скроила нечто вроде одежды, которая надевалась через голову и стягивалась у талии узким и длинным ремнем. Ей удалось даже пришить рукава.

Когда Ева в первый раз примерила эту тунику из козьей шерсти, она глубоко вздохнула.

— Именно то, что я думала, — прошептала она. — Дикарка…

И она с грустью взглянула на свое старое платье последнего модного фасона.

— По крайней мере, тепло! — воскликнула Ивонна.

— Мы улучшим покрой, — обещала госпожа Андело. — Ко дню вашей свадьбы у вас будет воротник из кроличьего меха!

Ее свадьба… Ева ничего не отвечала. В глухом местечке, где ничто не могло заменить ни церковь, ни мэрию, это слово звучало странной иронией. Перед ее глазами мелькнуло платье из белого крепа, кружевная фата, шелковые туфельки. Свадебная процессия!.. Список приглашенных…

Ева отвернулась. День клонился к вечеру. Несмотря на дождь, она, как всегда, пошла навстречу Максу. Как только она приближалась, Игнац скромно отходил в сторону. Опустив свою ношу дров, Макс обнимал свою невесту и искал ее губ. Она отдавалась его сильным объятиям, ловя себя на мысли, что в гостиной отца, во время светского ухаживания Макса, она не знала бы возбуждающей прелести подобных поцелуев. Любовь Макса бодрила ее, давая силу переносить тяжелые дни непосильной работы, лишения.

В сумерках, возвращаясь обратно, он говорил о хижине, которую он строил с помощью Игнаца несколько вдали от других построек, и которая должна была принадлежать им одним. Когда она будет закончена, чего им еще нужно?

— Это правда, — говорила она. — Мы должны были пожениться осенью… Квартира была готова… мебель…

Она мысленно представляла себе обои, — черные с золотом, ширмы китайского лака, диваны, выбранные ею самой, тонкое белье, посуду… ее комнату, светлую и в то же время таинственную, обитую усеянным цветочками кретоном… Она заглушила невольный вздох. Ах! Ласка свежего батиста, мягкие платья, радость наряжаться для того, кого любишь, желание, чтобы все окружающие предметы увеличивали красоту, как гармонирующие звуки…

Макс продолжал говорить об их хижине. Госпожа Андело должна была ее меблировать матрацем из шкур. Там будет очаг из плоских камней с отверстием наверху. В слишком холодные ночи можно будет разжигать огонь…

Ева слушала, слегка краснея, тронутая его заботами. Она чувствовала какие-то смутные угрызения совести. Она не могла совладать с мучившим ее сожалением… И, сравнивая убогое счастье, которое он ей предлагал, с элегантной роскошью ожидавшей ее жизни, она обвиняла разрушившее мир событие в том, что оно испортило также и ее счастье.

Настал день, когда Макс укрепил крышу из молодых стволов, обтесанных Игнацем, покрытых листами сланца и поддерживаемых большими камнями. В этот день он не пошел к Новым Воротам, а работал до вечера, не выходя из хижины. Он вышел, когда было еще светло, и пошел за Евой, чтобы показать ей законченную работу. Он заставил ее сначала полюбоваться дверью, одна половина которой открывалась вовнутрь: это была доска, выуженная Игнацем и снабженная старыми гвоздями. Они сняли с них ржавчину и переделали их в петли. На доске Макс вырезал их инициалы. Он ввел свою невесту в хижину. На вымощенном булыжником полу он постелил две козьи шкуры. Несколько шкур было прибито к стенам. Перед матрацем, набитым шерстью, доска на двух пнях служила скамейкой. Макс устроил даже полку, вставив в промежутки между камнями изогнутый кусок дерева. Букет цветов баранника распространял среди запаха кож свой свежий аромат и казался солнечным лучом в полумраке.