— У того, кто…

Макс порывисто приподнялся. Он не понимал, действительно ли это, или продолжение его сна. Он широко открыл глаза, отказываясь верить… Над его ухом раздался задыхающийся шепот Евы:

— Макс!.. Человек!..

Одним движением они вскочили на ноги. Несколько мгновений они стояли неподвижно, устремив глаза на человеческую фигуру, темневшую на залитом солнцем склоне. Инстинктивным движением они бросились ей навстречу. Ноги их подкашивались, и колени тряслись так сильно, что они принуждены были опуститься на плиты. Ева с плачем упала на грудь Макса… Он был и сам не уверен, что сможет сдержать слезы. Но нет! Слезы затуманивают зрение! А он хочет видеть, видеть того, кто подходит к ним все ближе и ближе… Его уже можно разглядеть. За спиной у него рюкзак, в руках палка. Он тоже заметил их. Машет шляпой. Останавливается, как будто тоже не может идти…

Подавив волнение, Макс поднимается на ноги… Ева видит, как он бросается на склон и пробегает его большими шагами. Тот бежит ему навстречу. Оба обнимаются. Они стоят на месте. Незнакомец выше Макса. На нем костюм туриста: стянутые у колен штаны, наколенники, грубые башмаки… Ева различает светлые волосы… Вот они начинают спускаться, не разнимая своих объятий. Они кажутся старыми друзьями… Они приближаются… Но ведь эта походка ей знакома! Она уже видела Макса рядом с этой высокой стройной фигурой…

Ева вскакивает… Кричит…

— Жан Лаворель! Боже мой! Это Жан Лаворель!

Это он… Что-то сдавливает ее горло, она задыхается… Они бегут рядом. Они совсем близко… Вот, добежали…

— Вы?.. Как? Это вы?.. — говорит тихий, надорванный голос, который она с трудом узнает.

Они садятся все трое, Ева — посередине. Она смотрит на Жана Лавореля. Она еще не может произнести ни слова. Его лицо истощено, глаза провалились… Платье порвано во многих местах.

Она рада, что и Макс и она не надели сегодня туник из шкур…

Они молчат… Им слишком много надо сказать друг другу. И вдруг сильное, неудержимое рыдание потрясает Жана Лавореля.

— Лаворель… — говорит ласково Макс. — Ну, Лаворель!

Лаворель овладевает собой. Он смотрит на них глазами, полными слез.

— Как вы исстрадались! — шепчет Ева.

Он тихо говорит:

— Больше, чем вы можете себе представить…

При одном воспоминании его лицо болезненно передергивается…

— Мне хочется встать перед вами на колени и благодарить вас за то, что вы здесь…

Помолчав, он снова говорит, как бы не веря своим глазам:

— Люди, люди! Очутиться снова среди людей!..

— Так вы были один? — прошептала Ева. — Вы тоже!..

В голове ее пронеслась мысль о человеке, затерянном на Айернской скале, такой близкой от них и такой недоступной…

Лаворель провел рукой по лбу, как бы отгоняя от себя кошмар.

— Я расскажу потом, — прошептал он.

— Я уверен, что вы голодны, Лаворель, — сказал Макс. — Идем домой!

Лаворель повторил тихо, как во сне:

— Идем домой…

Они стали спускаться со ската, скользя между плитами. Ева говорила:

— Это отчасти благодаря вам мы смогли спастись. Когда мы решили бежать в горы, то вспомнили деревню Шамери, которую вы упоминали… в тот вечер… вы помните?..

— В тот вечер, — повторил Лаворель. — Вспоминал ли я его? «Я не увижу этого… Но ты — может быть»… — прошептал он, произнося слова Луи Андело.

— Эльвинбьорг приезжал в Шампери, — добавил он вдруг. — Я видел его много раз… до этого… раньше… Мне кажется невероятным, чтобы такой человек, как он, не мог спастись!

— А вы знаете! — продолжал он с возрастающим возбуждением. — Есть еще люди, которые спаслись… Я видел людей в долине Суа. Но я не мог к ним подойти… Это ряд отвесных стен… Я спускался в Сюзанф, имея в виду их встретить, когда обойду горы через Шо д’Антемоз. Мы пойдем их искать вместе, Дэнвилль!

— Да, — сказал Макс. — Мы пойдем…

Ева вздрогнула, но у нее не нашлось силы их удержать.

Они спускались большими шагами в долину, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Вдруг Лаворель остановился. Он заметил хижины, уже окутанные тенью и выделявшиеся на фоне скал. Их заволакивал дым. Кое-где мелькал огонь. Раздавались крики детей.

— Хижины! — прошептал он. — Дети!

Навстречу приближалась энергичная фигура: широкие мужские штаны, красный платок, а под ним пожилое женское лицо.

— Инносанта Дефаго!.. Ах! Инносанта, мы возвращаемся к Южному Зубу!

Он смеялся, пытаясь справиться со своим волнением.

— Один из моих иностранцев! — воскликнула она в изумлении.

— Ах, — промолвил Жан, — жить вместе с другими людьми — ведь это же земной рай!

Вечером, сидя у огня вместе с Максом, Губертом и госпожей Андело, Лаворель вдруг сказал:

— Я был с моим другом… Морисом Колоньи… на самых вершинах… около План-Нэвэ… Он погиб… Вот уже три дня…

Наступило молчание. Жан добавил вполголоса:

— Он покончил с собой…

— Лаворель, — сказал Макс едва слышно, — вы расскажете нам об этом потом… Идите отдыхать.

Но Жан покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я больше не сплю… И вы мне сегодня так близки…

Госпожа Андело глядела на него с состраданием.

— Мы вышли вместе, как мы это часто делали. Морис и я, с веревкой, провизией, одеялами…

Это было в начале августа. Газеты пестрели сообщениями о катастрофах, ураганах, кораблекрушениях, землетрясениях… Но они не обратили на это никакого внимания.

— С неделю мы жили на бивуаке в скалах. Только взойдя на Желтый Зуб, мы увидели… Да, именно там, на этой головокружительной высоте, которая парит над зияющей пустотой, мы увидели прорвавшуюся воду, ползущую к деревням, и постепенно исчезающие города… Мы представляли себе беглецов, настигнутых волной… поглощенных одним ее взмахом… Я помню стадо овец, столпившееся на скалистом островке, падавших одна за другой, как дозревшие фрукты…

Он замолчал. Никто не шевельнулся. Ужасы прежних картин снова вставали перед ними.

Жан тихо продолжал:

— Мы хотели добраться до перевала. Мы были перевязаны веревкой и перебирались, вися на стене. С вершины оторвался камень… Толчок… Мне удалось удержаться на своей привязи. Морис крикнул: — Я ранен! Я подошел к нему по узкому карнизу. Берцовая кость была переломлена у него в двух местах. Я развернул свои обмотки, вытянул его ногу вдоль моей палки и перевязал как можно туже.

Вы представляете себе дальнейший спуск? Он тащит за собой ногу, я его несу, а иногда оставляю висеть на конце веревки… Да еще в том состоянии ошеломленности, в котором мы находились…

— Это ужасно, — прошептала госпожа Андело.

— Мы оставались там наверху… Сколько дней? Считайте сами… Морис не поправлялся. У меня почти ничего не было, чтобы его лечить!

— Как вы не умерли с голода? — воскликнул Макс.

— Мы были на краю гибели, — ответил Лаворель. — Запасы истощились… На второй день мы увидели заблудившуюся козу, которая, отстав от своего стада, не знаю каким образом забрела туда. Она спала посередине между нами. Я отнес Мориса под Восточную Вершину, у ледника План-Нэвэ. Огромная скала защищала нас от ветра. Утром коза спускалась в поисках мха для жвачки. И мы каждый раз боялись, что она не вернется; но она слишком плохо питалась, молоко ее делалось все более и более жидким. Морис беспрестанно повторял: — Оставь меня! — Ах! Какое мужество он выказал в своих страданиях! У него был сложный перелом… Мы приходили в отчаяние…

Голос Лавореля оборвался. Он докончил одним духом:

— Однажды вечером, в его последний вечер, он мне сказал: «Надо жить… Надо, чтобы ты жил… Непременно…» — Он, как всегда, пожал мне руку, и мы заснули друг возле друга. Мне показалось во сне, что он ходит. Когда я проснулся — я был один…

Наступило молчание. Жан добавил:

— Должно быть, он дотащился до перевала… Этот перевал возвышается совсем отвесной стеной, а внизу вода…

— Что же вы делали дальше? — спросил Макс.

— В течение двух дней я лежал неподвижно. Я не мог сделать ни шага… Потом я решил последовать желанию Мориса и спастись. Его воля служила мне приказом, который я все время ощущал… Надо было прежде всего обогнуть острый склон, прозванный Перстом, и следовать по краю до Верхней Вершины. Я бросил веревку… Как я перебрался через всю цепь опасных переходов, я не помню. Я шел в каком-то кошмаре… Даже коза не рискнула следовать за мной. Она остановилась у стены, за которую я цеплялся, и грустно блеяла. Потом она повернула назад и скрылась с моих глаз… А я… я заплакал.