29

Ледзинская остановилась шагах в двадцати от шлюпки, удивленная поведением участкового инспектора и тех троих: никто не сделал даже попытки двинуться ей навстречу — помочь донести портфели, хотя все смотрели в ее сторону и видели, как ей тяжело. Она опустила портфели на песок, положила сверху пальто Цветкова, привычным жестом поправила волосы и тут только, вглядевшись внимательно, поняла, что нечто громоздкое на носу шлюпки, показавшееся ей вначале просто красивой декоративной корягой, это огромная лосиная голова с рогами.

Браконьеры!..

Этим лишь и можно было объяснить столь странное поведение стоявших возле шлюпки людей.

— А вот и-и… — не зная как продолжить, сказал толстячок, и лицо его от широкой улыбки стало еще круглее, а на душе сильнее заскребли кошки, потому что он узнал, сразу узнал Ледзинскую и не мог, хоть убей, вспомнить, как ее зовут, а это было бы сейчас так кстати. Ледзинская тем временем несколькими энергичными движениями сбросила пальто, небрежно швырнула его поверх Цветковского и направилась к шлюпке, на ходу одергивая и без того безупречно сидевший мундир. — А вот и ваш товарищ! — нашелся, наконец, толстячок, и лицо его от неожиданности вытянулось.

Длинный парень в энцефалитке, тоже было разулыбавшийся, сдвинул брови и открыл рот. Пятаков смотрел вроде бы безучастно, но и на него, человека в этом отношении многоопытного, произвели впечатление сверкающая лейтенантская форма, казавшаяся на этой женщине едва ли не генеральской, весь вид этого красивого и оттого казавшегося еще более строгим милиционера. И хотя совсем недавно, буквально несколько минут назад, все они — и Пятаков, и толстячок, и парень в энцефалитке — видели ее в этой же самой милицейской форме на высоком берегу, появление ее вблизи, в двадцати шагах, произвело особый эффект.

Почувствовала такое отношение к себе и Ледзинская.

— В чем дело? — строго спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь, но намеренно глядя на толстячка, которого она тоже сразу узнала и потому опасалась, что он не почувствует всей строгости вопроса, если она будет смотреть не на него, а на кого-то еще.

— Здравствуйте! — любезно начал толстячок, в сотый раз жалея, что не знает, как зовут женщину-следователя. — А я вас сразу-то и не признал!.. Вы как в милицию-то перешли, редко вас видеть доводилось. Думаю…

Толстячок обиженно замолчал, видя, что Ледзинская на его дружеское расположение, кажется, совсем не реагирует, стоит с непроницаемым лицом, ожидая ответа на свой вопрос, хотя, между прочим, не только ни к кому конкретно не обратилась, но даже и не спросила ничего конкретного. Разве это вопрос: «В чем дело?» Насмешка какая-то. В конце концов, он, Григорий Нестерович Шалагин, не бич какой-нибудь, вроде Пятакова, а как-никак водитель черной прокурорской «Волги». Его, Шалагина, не всякий автоинспектор посмеет остановить, если не хочет, конечно, неприятностей на свою голову. Случая убедиться в последнем Шалагину еще не предоставлялось. Ездил он аккуратно, как и положено водителю первого класса с таким опытом и на такой ответственной машине, однако то, что его ни разу еще не остановили, целиком относил на счет своей «прокурорской» весомости, ибо не может же такого быть, чтобы за целых семь лет, что он проработал на прокурорской машине, ни у одного инспектора ГАИ не нашлось повода придраться!.. Он давно уже свыкся с этой мыслью и сейчас не позволил бы себе обидеться на женщину-следователя, если б не был уверен, что и она «забоится». Что не «забоялся» младший лейтенант — понятно: должно быть, местный участковый, живет в деревне, в городе бывает редко — ну, и не знает Шалагина, не видел его за рулем черной «Волги». Он и прокурора-то, может, видел три раза в жизни… Но Ледзинская!.. Она-то ведь даже преддипломную практику проходила в прокуратуре… и ведь узнала его, точно узнала, да и как не узнать!..

Толстячок собирался уже сказать что-нибудь резкое, но, встретившись взглядом с Ледзинской, одумался. Стало ясно, что Ледзинская не только возмущенные речи в свой адрес слушать не расположена, но, кажется, вообще намерена составить протокол. Толстячок покосился на лосиную голову, и с этого момента мысли его приняли иной оборот.

— Вот мы тут кумекаем, — сказал он, глядя попеременно то на женщину-следователя, то на участкового инспектора, — шашлычок организовать, — и задержал взгляд на участковом, будто призывая его в союзники. — Как, лейтенант? — развязно обратился он к Цветкову. — Тут всем хватит, — указал на шлюпку, — и нам, и Владимиру Федоровичу…

Ледзинская брезгливо поморщилась. На участкового инспектора имя-отчество прокурора вообще никакого действия не оказало. Возможно, он даже не догадывался, о ком речь.

— С лосем разберемся, — сказал лейтенант.

— Как? — опешил толстячок.

— Лицензию на отстрел имеете? — спросил инспектор. С этой минуты все мосты были сожжены. — Лицензию имеете? — повторил он.

— Видите ли… я… мы… Владимир Федорович… — забормотал толстячок, не понимая, о чем бормочет, и уповая только на магическое, как ему казалось, для сотрудников милиции имя. — Давайте мы позвоним Владимиру Федоровичу… он…

— Вас участковый инспектор спрашивает, так не крутитесь! — строго перебила Ледзинская. — Отвечайте на вопрос! Звонить тут неоткуда. И незачем. Сами разберемся.

— Мы… Владимир Фе…

— Нет у нас лицензии, — перебил на этот раз парень в энцефалитке и отвернулся.

— Ну что ж, — сказала Ледзинская.

Это была законченная фраза, и толстячка охватил страх. Ведь главного, того, что гораздо хуже лося, ни Ледзинская, ни участковый еще не знают. Вдруг им придет в голову обыскать шлюпку? Толстячок не знал, имеют ли работники милиции на это право без санкции прокурора, но особых иллюзий не питал. Возьмут и обыщут… Черт бы побрал эту милицию! Свалилась, как снег на голову!..

— Так, — сказала Ледзинская. — Ружья оставить.

Трое безропотно сложили ружья на полубак рядом с лосиной головой.

— Пошли, — сказала Ледзинская.