лиственницами, то заболоченными лугами. А на восточном склоне природа

другая — ласковей и мягче.

На богатых лугах лошади отдохнули и начали отъедаться.

Много легче и веселее стало и людям.

От орочонского табора караван пошел по узкой долине,

закрытой горными склонами, вниз по течению реки, прямо на восток.

Склоны долины, обращенные к югу, красовались яркой зеленью

дубов, черной березы и орешника. Лиственницы сохранялись

только на северном склоне.

В верхней части долины реки Номиньхэ лиственные породы

слабо развиты. Они появлялись сначала в виде кустарников на

солнцепеке. Но чем ниже спускался караван, тем климат становился

теплее, и все склоны гор были сплошь покрыты лиственным лесом.

По берегам речек и ручьев росли кустарник тальника, ивы и

тополя.

Травяной ковер восточных склонов Хингана намного богаче и

разнообразней, чем на западных склонах.

Проходя прямой гладкой падью Номиньхэ, казаки удивлялись,

отчего эти чудные луга не возделываются, отчего, кроме

берестяных юрт орочон, не видно никакого жилья.

Разгадку они скоро узнали. Когда караван остановился на

ночлег, путешественники почувствовали, как быстро наступает

холод. К утру, перед восходом солнца, когда Кропоткин измерил

температуру, мороз достиг четырех градусов. 1, 2 и 3 июня, несмотря

на то что караван спустился значительно ниже, утром были

сильные заморозки.

И все-таки природа восточных склонов казалась ласковой и

необыкновенно богатой. Дуб, черная береза, орешник так же

удивляли казаков, как жителей средней полосы удивляют субтропические

породы деревьев — роскошные магнолии, пальмы и кипарисы.

Из поколения в поколение, многие годы забайкальцы мечтали

о теплом крае на Амуре и теперь были в полном восторге.

При спуске с плоскогорья они увидели большую дубовую рощу.

— Глядите, что за странное дерево! Дуб, должно быть! —

восклицали казаки.

— Глядите, орешник! — восхищались казаки.

— А это что за дерево? — спрашивали другие при виде липы

или других незнакомых сибирякам деревьев.

И действительно, по сравнению с Забайкальем маньчжурские

леса казались необычайно богатыми. Особенно поражали

роскошные травы и цветы.

«Казаки так умилялись, были в таком восторге, — вспоминал

Кропоткин, — что, казалось, вот-вот примутся целовать землю».

Страстное стремление земледельцев увидеть собственными

глазами плодородную землю Амура осуществилось наконец. Как

давно всем хотелось ощутить эту землю под своими ногами!

«Свой глазок смотрок, чужой — стеклышко», говорит народная

поговорка, а тут казаки не только видели эту давно желанную

землю, но и шли по ней, кормили ее травами своих лошадей,

видели огромные, никем не занятые свободные пространства, жду-

щие только рук земледельца, готовые к тому, чтобы на них

поднялись и зашумели нивы золотой пшеницы.

Это все еще были восточные предгорья Хингана. Что же <будет

там, в степных просторах, ближе к берегам Амура!

* * *

Но до Амура было еще далеко, и на пути оказались

неожиданные препятствия. Кропоткин все не переставал беспокоиться

с того самого момента, как старый китайский чиновник в своей

одноколке появился перед их караваном неизвестно откуда и

продолжал маячить перед глазами. сОткуда он взялся и что он

намерен делать?» думал Кропоткин. Старик и не обгонял их и не

отставал. Вместе с ними он провел ночь около орочонского лагеря,

когда они спустились с перевала. Затем ехал в загадочном

молчании еще целый день впереди каравана и опять остановился на

ночь рядом с ними.

На третий день утром он облачился в синий халат и

форменную шапку со стеклянным шариком наверху и неожиданно

объявил, что дальше он не позволит каравану продолжать путь. Тут,

откуда ни возьмись, при нем оказался его писарь-полицейский —

божко.

Кропоткин и казаки устроили совещание и решили, что

старшина каравана Сафронов тоже облачится в лучшие свои одежды,

примет его официально в своей палатке и потребует от него

объяснения.

Старый китайский чиновник в сопровождении писаря пришел

к Сафронову и приказал, чтобы караван стал лагерем и ждал,

пока будет получено разрешение на дальнейшее путешествие из

Пекина. Он сердито потребовал у Сафронова паспорт каравана

и заявил, что отправит его на рассмотрение пекинских властей.

«Мы наотрез отказались, — пишет Кропоткин. — Тогда старик

стал придираться к нашему паспорту.

— Что это за паспорт! — говорил он, глядя с презрением на

несколько строк, написанных по-русски и по-монгольски на

обыкновенном листе писчей бумаги и скрепленных сургучной

печатью. — Вы сами могли написать это и припечатать пятаком. Вот

взгляните на мой паспорт! — И он развернул перед Сафроновым

длинный лист, весь исписанный китайскими знаками».

Во время совещания Кропоткин спокойно сидел в стороне и

укладывал что-то в сундуке. Случайно ему под руку попался

номер «Московских ведомостей», на котором был отпечатан

государственный герб.

Неожиданно пришла мысль: не выдать ли газету за паспорт

каравана?

— Покажи ему, скажи, что это наш паспорт, — сказал

Кропоткин старшине.

Сафронов развернул громадный лист и показал китайскому

чиновнику на орла.

— Неужели тут все про вас написано? — с ужасом спросил

старик.

— Да, все про нас, — ответил, не моргнув глазом, старшина.

Старик был совершенно ошеломлен. Он сразу смягчился и,

кивая головой, поглядывал уже одобрительно на путников. Но писарь

опять что-то зашептал ему, и чиновник снова заявил, что не

позволит итти дальше.

Таким образом, конфликт с китайскими властями наступил. Но

власти эти пока были представлены очень слабо: стариком и его

писарем. Однако положение было опасное, надо было сразу на

что-то решаться, и Кропоткин нашел выход.

— Довольно разговаривать, — сказал он старшине, — вели

седлать коней.

Казакам понравилась решительность Кропоткина, они его

поддержали, и, не обращая внимания на китайского чиновника,

караван тронулся в путь.

Старый чиновник страшно взволновался: было ясно, что он

примет свои меры. Тогда, чтобы успокоить его, смягчить и дать

возможность китайскому приказному как-то оправдаться,

Сафронов и Кропоткин обещали, как приедут в Мэргень, немедленно

доложить начальству, что старик употребил все меры, чтобы

воспрепятствовать им пройти в Маньчжурию. Скажут, что он не

виноват, что караван его не послушался и пошел дальше самовольно.

Старый китаец как будто успокоился.

Три дня подряд караван шел, не встречая ни одной живой

души. Было удивительно, что не было на пути орочонских

таборов. Потом, как узнали казаки, оказалось, что, по приказу

чиновника, орочоны откочевывали в горы, как только издали увидят

караван.

Спускаясь с Хингана, долина Номиньхэ то расширялась, то

суживалась. Горные котловины сменялись теснинами. Река

Номиньхэ прорезала одно за другим три ущелья в порфировых и

гранитных горных цепях.

Горные виды сменялись и были один красивее другого.

В нижних котловинах по дну расстилались роскошные луга, а

на склонах росли нетронутые леса, в которых было много зверей.

В лесных зарослях слышалось рявканье диких козлов — гуранов.

Эвенк-охотник занимался своим промыслом, сколько хватало" у

него сил. Главная его забота была — добыть панты, чтобы

заплатить ими выкуп за свою невесту ее родителям. Караван снабжал

эвенка порохом. Попрежнему на всех остановках охотник угощал