казаков свежим козьим мясом. Уютно усевшись вокруг костра,

жарили мясо, нарезав его кусочками и насадив на палку, как

шашлык. Наедались досыта, настроение у всех бывало приподнятое --

и по вечерам пели песни. Кропоткин, как всегда, запевал, казаки

дружно подхватывали, и песня разносилась, отзываясь эхом далеко

в горах.

Разбирая и приводя в порядок собранные материалы,

Кропоткин часто думал с тревогой: что же предпримет старый китайский

чиновник и какие контрмеры нужно будет принять экспедиции?

ДОЛИНЫ РБК НОМИНЬХЭ И ГАНЬХЭ

Чем ниже спускались, тем природа долины Номиньхэ

становилась роскошней, а постоянного населения все не было видно. Леса

здесь никто не рубил, на горных лугах не было стад. Встречались

редкие охотники-орочоны, промышлявшие изюбров; звери здесь

были непуганые. Нередко случалось, что путешественники

встречали стада диких коз, а рявканье их самцов было слышно почти

постоянно.

«После трех ворот, — говорили орочоны казакам, — людей

встретите». Под тремя воротами подразумевались ущелья,

которые пробила река через три горные цепи. Миновали и три ущелья,

а постоянного населения казаки так и не встретили.

Наконец они увидели телегу в кустах. Это оказались дровосеки-

дауры, которые приехали сюда из Цицикара заготовлять и

сплавлять лес. Они жили во временны^ юртах или прямо под

телегами. Увидав русских казаков, они боязливо спрашивали, имеют ли

они право здесь рубить лес, их ли это земля или русская.

В сознании монголов и маньчжуров земли оставались ничьими

даже после того, как было объявлено о присоединении всего

левого побережья Амура к России.

Из долины Номиньхэ дорога вела на невысокий перевал —

через один из отрогов Хингана. Спустившись с него, она снова

стала подниматься на следующий отрог.

Итак, перейдя несколько перевалов через отроги Хингана,

караван оказался в долине реки Ганьхэ. Здесь была первая на их

пути маньчжурская деревня. В ней оказалось около двадцати

дворов, хорошая пашня и крепкий рабочий скот.

Ниже по течению реки, в долине, караван встретил деревни

оседлых орочон-хлебопашцев.

Караван благополучно двигался по Маньчжурии. Казалось, все

шло как нельзя лучше. Но Кропоткин понимал, что чем дальше

они углублялись в Маньчжурию, тем положение становилось

рискованнее. Но это только поднимало его настроение и

подзадоривало бороться за успех предприятия.

Неизвестно было, чем еще закончится история с китайским

чиновником. После столкновения чиновник попрежнему не покидал

их. С утра он уезжал куда-то вперед, а на всех остановках он вдруг

оказывался со своей палаткой тут как тут, рядом с палатками

каравана. Трудно было угадать, что он думает предпринять. Было

несомненно только, что он послал своего гонца в Цицикар за

распоряжением к цзянь-цзюню (губернатору). Кто знает, как

распорядится цзянь-цзюнь? Решит ли вопрос с караваном сам, на свой

страх, или пошлет за инструкциями в столицу — Пекин — к

высшим властям?

Кропоткин решил, что надо спешить, но не показывая вида,

нельзя задерживаться и терять время. И караван шел без всяких

дневок. Ехали очень скоро, километров по тридцать, по сорок в

день. Поднимались с рассветом. Кропоткин часто определял

направление пути и пройденное расстояние.

Когда китайский чиновник уезжал далеко вперед, Кропоткин

пользовался случаем: собирал камни и отбивал геологическим

молотком породы в тех местах, где были обнажения. Он, конечно,

собрал бы много больше того, что было в его сумке, если бы мог

чаще отлучаться в сторону от дороги и делать остановки.

Приходилось брать только то, что попадалось на пути, и все-таки он

собрал около ста двадцати экземпляров горных пород.

На счастье Кропоткина, днем никто к каравану не приставал и

не мешал ему по пути делать съемку. А если изредка и

присоединялся к ним какой-нибудь хаван, то-есть солдат, или крестьянин-

попутчик, то Кропоткин или отставал от каравана, или уезжал

вперед и работал со своей бусолью. По этому материалу он

впоследствии составил довольно точную карту пути, хотя сам, по присущей

ему скромности, считал, что только внес кое-какие поправки в

старые карты. А по существу, карта западной Маньчжурии была

составлена им заново.

Кропоткин работал, как будто не замечая безмерно

надоевшего всем спутника — китайского чиновника. Он не говорил ни Са-

фронову и никому другому о том риске, которому он больше всех

подвергался. Дело в том, что совсем недавно, в июле 1863 года,

Кропоткин был в Айгуне у цзянь-цзюня с визитом по поручению

Корсакова, и чиновники айгуньского цзянь-цзюня могли запомнить

Кропоткина в лицо. Правда, они видели тогда его в форме

казачьего офицера. Но утешение это было слабое, и ему невольно

приходилось задумываться, как бы в конце концов не провалить всего

дела, а самому не быть отправленным в Пекин в клетке на спине

верблюда.

Кроме того, айгуньскйй цзянь-цзюнь мог так же выслать им

навстречу своего чиновника, как и цицикарский.

Вот почему Кропоткину не давала покоя мысль: что же сделает

китайский чиновник, маячивший впереди каравана?

Все разъяснилось у переправы на реке Ганьхэ. Здесь

находилось много деревушек с китайским населением. Оказалось, что

задача старого китайского чиновника, который их провожал и так

беспокоил Кропоткина, заключалась в том, чтобы не допустить

никакого общения путешественников с местным населением.

По всему пути после перевала через Большой Хинган он

заставлял всех орочон со своими берестяными юртами — ставками —

откочевывать в сторону, чтобы русские их не видели. Но на Ганьхэ

нельзя было заставить деревушки убраться куда-то с пути

каравана. Китайский чиновник был озабочен только тем, чтобы русские

поскорее проехали мимо. И вот в одной из таких деревушек на

реке Ганьхэ надо было переправляться на другую сторону. Когда

караван подошел к реке, то оказалось, что для него была уже

приготовлена переправа на плотах, сколоченных из досок, которыми

мастерски управляли китайцы. Надоевший им китайский чиновник

сам любезно объяснил, что он был выслан по приказу цицикар-

ского цзянь-цзюня только затем, чтобы переправить караван через

реку.

На берегу караван устроил привал. Разбили палатки, развели

костер. Китайский чиновник проявлял при этом такую суетливую

заботу и так подобрел, что даже не отказался выпить в первый

раз вместе с путешественниками. Но и это он сделал, как

выяснилось, не без умысла.

Все население деревни окружило караван. Взрослые, дети,

мужчины, женщины теснились возле палаток и молча наблюдали.

По приказу чиновника, никто не смел с ними заговаривать.

Казаки уже здесь могли бы распродать и своих лошадей и часть

привезенных товаров, но чиновник по всем деревням предупредил

народ, что торговать с казаками строго запрещено. Это

обстоятельство, ввиду серьезной угрозы, уже мало огорчало Кропоткина.

Хуже было то, что надоевший им китайский чиновник

категорически запретил сообщать казакам названия гор, рек, деревень, долин

и приказал скрывать и путать названия. Для Кропоткина это

было особенно неприятно, но все же он успел выспросить все, что

ему было нужно.

Китайцы, когда не были на глазах у чиновника или его писаря,

охотно разговаривали при помощи знаков и сообщали все, что

знали и о чем их спрашивал молодой географ.

Река Ганьхэ впадает в Нонни, долина которой оказалась