Он улыбнулся ей, ущипнув за щеку:

— Скажи-ка, а не пойти ли нам перекусить в «Монте-Карло»?

— О да, — тихонько сказала Элен и радостно прищурилась.

После полдника в «Монте-Карло» Кароль вдруг занервничал. Некоторое время он, словно колеблясь, барабанил пальцами по столу, затем встал и повел ее за собой.

Они вошли в казино.

— Жди меня здесь, — сказал он, указав на вестибюль, и исчез.

Она села, стараясь держаться прямо и не запачкать перчатки и пальто. Зеркало, перед которым чудаковатого вида женщина размашисто красила губы красной помадой, отражало худенькую маленькую фигурку ребенка, с обрамленным кудрями лицом, в воротничке из, пусть жидковатого, меха горностая, который отец привез ей из Сибири. Элен пришлось ждать очень долго. Время шло. Одни мужчины входили, другие выходили. Она видела странные лица старух с большими сумками; их руки еще дрожали от золотых монет. Ей уже доводилось бывать в казино. Элен помнила: когда-то давно, проходя по игровому залу в Остенде, она видела, как под ногами игроков валялись золотые монеты, на которые они не обращали никакого внимания. Но теперь Элен умела видеть не только очевидное. Она смотрела на этих нарумяненных, напудренных женщин и думала: «Есть ли у них дети? Были ли они молоды? Были ли счастливы?»

Когда-то нам было жалко детей, но, повзрослев, становится жалко и стариков, потому что, глядя на их увядшие лица, мы понимаем: однажды будем такими же... Этот возраст означает, что детство уходит.

Небо за окном все темнело. Прекрасная бархатная ночь, итальянская ночь с освещенными фонтанами, ароматами, распустившимися магнолиями, легким ласкающим ветерком... Прижавшись лицом к стеклу, Элен смотрела в окно. Ночь казалась ей слишком жаркой, слишком сладостной, «не для детей», улыбнувшись, подумала она. Она чувствовала себя маленькой, потерянной и в чем-то виноватой. (Почему? За мной никто не придет. Я ведь была с папой. Впрочем, он недолго занимался мной...) Было восемь часов вечера. Перед «Кафе де Пари» останавливались экипажи, из них выходили разодетые мужчины, женщины в вечерних платьях. Под балконом слышались звуки мандолины, поцелуев, приглушенные смешки. На набережной, ведущей к казино, мерцали огни, на которые собирались все распутные женщины города. Уже девять часов... «Я хочу есть, — подумала Элен, — что же делать? Остается только ждать, ведь меня не пустят в зал». Сколько было здесь таких, как она, покорно ждущих кого-то... В вестибюле сидели встревоженные, скучающие женщины и, молча, не жалуясь, считали минуты... Она отчего-то чувствовала себя старой и покорной, возможно, ей придется провести на этой банкетке целую ночь. Если бы только не слипались под тяжелыми веками глаза... Время тянулось до того медленно... и тем не менее казалось, что стрелка на стенных часах казино передвигается с удивительной быстротой. Только что было полдесятого, в это время она обычно ложится спать. Но вот стрелка сдвинулась, показала без десяти десять, потом десять часов... Чтобы не заснуть, Элен принялась шагать из одного конца вестибюля в другой. На его противоположной стороне, в тени, так же взад-вперед ходила женщина в боа с развевающимися розовыми перьями. Элен наблюдала за ней. Ей чудилось, что от голода ее разум удивительным образом воспарил и переселился в эту женщину, а ее сердцу передались усталость и тревога незнакомки. Как же сильно хочется есть... Она вдохнула запах бульона, доносящийся с кухни «Кафе де Пари».

«Я чувствую себя чемоданом, который забыли в камере хранения», — подумала она, пытаясь шуткой утешить себя.

Разумеется, все это было забавно, очень забавно... Она осмотрелась — кроме нее, детей в вестибюле не было, все они уже давно спали. Заботливые руки затворили окна и задернули шторы их комнат. Они не слышат шепот пристающего к цветочницам старика, не видят, как целуются на лавках парочки.

«Мадемуазель Роз меня бы не забыла... Я ведь все не могла поверить, но это правда, одна она любит меня...» — с горечью думала Элен.

Одиннадцать часов. Этот белый город в свете луны казался суровым и чужим... Она все шагала взад-вперед с полузакрытыми от одолевающего ее сна глазами, считая, чтобы не заснуть, огни на набережной, в окнах домов. Полно! Хватит хныкать... Неужели она расплачется, как оставленный в скверике ребенок?.. Из казино, прижимая к сердцу сумки, выходили последние ведьмы с растекшимися по лицу румянами... И наконец появился седой мужчина, весь светившийся от радости и страсти... Ее любимый отец.

Он крепко сжал ее руку.

— Иди сюда, моя бедная девочка... Я совсем позабыл о тебе... Пойдем скорее домой...

Элен не осмелилась сказать ему, что голодна. Она боялась, что он пожмет плечами и вздохнет, как ее мать: «Дети... Это такая обуза!»

— Ты хоть выиграл, папа?

На губах отца промелькнула довольная, но вместе с тем страдальческая улыбка.

— Выиграл ли я?.. Да, немного... Но разве играют ради выигрыша?

— А тогда зачем же?

— Чтобы играть, девочка моя, — сказал отец, и Элен показалось, что она ощутила жар его горячей крови в своей ладони. Он взглянул на нее с нежным презрением.

— Тебе этого не понять. Еще слишком мала. Впрочем, ты никогда и не поймешь. Ты ведь женщина.

Осенним днем 1914 года, когда на улицы опустились бледно-синие сумерки, Элен и мадемуазель Роз с последней повозкой багажа прибыли в Санкт-Петербург. Родители здесь уже жили несколько недель.

Как обычно перед встречей с матерью после долгой разлуки, Элен дрожала от страха, хотя она скорее умерла бы, чем выдала свои чувства...

Это был один из тех мрачных, дождливых дней в самое грустное время года, когда солнечный свет едва пробивается сквозь тучи, поэтому приходится просыпаться, вставать, есть и работать при свете лампы, в то время как с желтого неба сыплется и кружится на неистовом ветру мокрый липкий снег. Как сильно задувал в тот день этот резкий северный ветер! Как пахла гниющая вода Невы!..

На улицах горели фонари. Все было окутано густым, как дым, туманом. Элен сразу же возненавидела этот незнакомый город, при виде которого ее сердце сжалось в предчувствии беды. Нервно дергая за рукав пальто мадемуазель Роз, она хотела ощутить привычное тепло ее руки, потом отвернулась и с грустным удивлением стала смотреть на отражение своего бледного, изменившегося от тревоги лица в окне автомобиля.

— Что такое, Лили? — спросила мадемуазель Роз.

— Ничего. Мне холодно. Ужасный город, — прошептала Элен с отчаянием. — А в Париже сейчас все деревья в золоте.

— Мы все равно не смогли бы сейчас попасть в Париж из-за войны, моя бедняжка, — грустно сказала мадемуазель Роз.

Они замолчали. Тяжелые капли быстро бежали по стеклу, будто слезы по лицу.

— Она даже не приехала встретить нас на станцию, — горько сказала Элен и почувствовала, как сердце защемило от тоски и боли.

Мадемуазель Роз привычно поправила ее:

— Не «она», а «мама»... «Мама не приехала нас встретить...»

— Мама не приехала нас встретить... Наверное, ей не очень-то хочется меня видеть... Впрочем, как и мне ее, — тихо добавила она.

— В таком случае на что ты жалуешься? У тебя есть в запасе еще несколько минут...

Она улыбнулась с выражением меланхоличной иронии, которая удивила Элен. Девочка спросила:

— У них сейчас есть автомобиль?

— Да. Твой отец заработал много денег.

— А... А дедушка с бабушкой? Они сюда не приедут?

— Я не знаю.

Но Элен догадывалась, что она уже никогда не увидит бабушку с дедушкой. Разбогатев, Белла сразу сделала вклад, обеспечивающий им пожизненный денежный доход в Украине. Таким образом, она навсегда могла забыть о них.

Когда Элен думала о бабушке с дедушкой, то испытывала невыносимое чувство жалости, которое казалось ей ужасным. Она старалась избегать мыслей о них, но то и дело вспоминала, как они бегут мелкими неуверенными шажками по перрону вслед уходящему поезду... Бабушка плакала, однако это было ее привычным состоянием, а старик Сафронов еще хорохорился, выпрямившись, он махал своей тростью и кричал дрожащим голосом: