— А я могу, — с обезоруживающей задумчивостью поднял глаза Сандрий. — Не к себе, конечно, и не насовсем, но если дело только в том, чтобы пару месяцев где-то пожить… За месяц, ну за пару краска смоется, они же не травили предварительно, так? Значит, ждать недолго. — Он умолк, напряжённо что-то соображая, и не сразу заметил, что повисла тишина.

— Говори, — коротко велел Гришевич.

— А? Да, я могу найти жильё. Без особенных удобств, зато, пожалуй, во всех прочих смыслах подходящее… А впрочем, удобства ведь не в приоритете? Вот смотрите. Старший брат мой — аспирант, в Штейгеля преподаёт и учится. А в Штейгеля, конечно, не только семинары и лекции, там и наука есть. Хотя как наука — прикладная… Обращаются, в общем, пациенты с разными сложными случаями. Ну, это я говорю «сложными», а имеются в виду часто всякие неприятные болезни. Такие, в которых признаваться нехорошо. Подобных пациентов, конечно, в аудитории не покажешь, в лазарет не положишь, это дело деликатное. И по этому поводу есть у Штейгеля несколько постоянных квартир в Людском. На случай как раз таких пациентов — платят они, сами понимаете, хорошо, так что квартирам часто позволяют простаивать.

— Денег надо много, — всё так же коротко заключил Гришевич.

Валов злорадно хмыкнул: много ему, значит? Неужто со студентов Академии столько не набрал? Хотя, с другой-то стороны, жильё в Петерберге — тесном, закрытом, ограниченном в застройке кольцом казарм — стоило в самом деле денег запредельных. Здесь же Порт, торговый узел, иностранные и иногородние гости толпятся — вот на них цены и рассчитаны.

— Да, много… Хотя нет, тут же можно по-другому! Точно! Я об этом думал раньше на такой вот случай, только для себя. Если сбежать захочу, — смущённо пояснил Сандрий. — Мне к концу года нужно сдать отчётный студенческий проект. На младшем курсе проекты обычно без изысков, особенных вложений не подразумевают, но никто не запрещает ведь инициативу проявить и выдумать нечто посерьёзнее… А поскольку мой брат в Штейгеля преподаёт, я могу под свой проект добыть такую квартиру на пару месяцев бесплатно, мне не откажут. Неприятно, конечно, но выполнимо.

— И что ты сдашь им в качестве проекта, косу бирюзовую? — возмутился Валов. Одно дело — сочинять тавру пути избавления, ладно, но самому за него подставляться — это уж чересчур!

— А сдавать ничего не надо, это же наука! — просиял Сандрий. — Там отличная схема, её прямо и тянет поэксплуатировать. Мне ведь квартиру не до конца учебного года надо, на самом-то деле, верно? А возьму я её якобы до конца, на пять месяцев. Бесплатно, ради науки. Но через пару месяцев приду и скажу: так и так, проект мой не удался. Ну сочиню какую-нибудь отписку. Это нормально, от меня всё равно ничего особого не ожидают. Сочтут, что решил кумовством наверх вылезти — ну и не справился. Вот. Правда, тут уж я должен буду за эти два месяца Штейгелю финансы возместить — за то, что квартиру впустую занял, — но возместить не все, а только двадцать процентов. Я ведь бедный студент! Был бы проект, мне бы ещё премия сверх того полагалась, а без проекта всё равно карманы не выворачивают, если им документацию предоставить по форме. То есть если по форме — это тридцать процентов, но можно и до двадцати сбить, сочинив себе дополнительные затраты на оборудование, допустим, помещения. Даже интересно, купятся ли… Ну ведь грех такой схемой не повертеть! — Увлекшись объяснениями, Сандрий шагал по комнате и активно жестикулировал, но теперь остановился прямо перед Гришевичем и развёл руками: — Правда, двадцать процентов от пары месяцев всё равно платить придётся.

— Это сколько? — прищурился тот.

— Грифонов восемьсот.

Гришевич с ухмылкой кивнул.

— Теперь я знаю, сколько мне маляры наши красильщики должны.

Зачарованно созерцавший всю эту сцену Хикеракли встрепенулся и рассмеялся в голос.

— Слушай, Сашка, а ты не промах! Я знал, с того момента, как глаз на тебя положил, знал! Ха! — Он подошёл к Сандрию и заглянул ему в лицо с искренним восхищением. — Думаешь, я тебя за дельное предложение хвалю? Ан нет, я тебя за другое хвалю. Ты всё плакал, горевал всё, что сердце к медицине не лежит. Но есть в тебе душа, есть, только на другое повёрнута! Ты ведь всё это не из желания руку, как говорится, помощи протянуть, не из страха там или ещё чего. Ты это, Сашка, от любви к деньгам — а вернее, от любви деньгами ворочать! Видишь, есть она, есть любовь. Мальчик Придлев любит прибыль!

— Я у тебя каким-то торгашом получаюсь, — без обиды укорил его Сандрий.

— Не-е-ет, — тряхнул курчавой головой Хикеракли, — торгаш — это он, — ткнул пальцем в Гришевича. — Он деньги любит — твёрдую, как говорится, деньгу. А ты — ты-то говорил про финансы. И это, Придлев мой Приблев, две большие разницы!

Валов бы на такое хамство наверняка обиделся, а Сандрий как-то задумчиво улыбнулся. С того тёплого октябрьского денька, когда все они перезнакомились, он не очень скрывал, что терзается своей печальной неспособностью полюбить медицину. Как ни бился, кости да мышцы заставляли его скучать, а разум легко умудрялся найти новую отговорку, чтобы только не учить химию. И теперь он, кажется, воспринял дурачества Хикеракли всерьёз. Куда только не заведёт человека потребность в самоидентификации!

— Спасибо, — сказал, обернувшись, тавр. Трупная бледность с него до конца не сошла, но выглядел он уже куда лучше. — Спасибо за твоё предложение.

Валову показалось, будто он один здесь заметил, что благодарил тавр не Сандрия, а вовсе даже предложившего свои волосы За’Бэя.

После этого настало наконец-то время пить. Мгновенно захмелевший Сандрий доверительно объяснял собравшимся, что именоваться Приблевым ему, пожалуй, даже нравится — что он с первого дня знакомства немного завидует тем, кому перепало прозвище, что это, мол, это же так компанейски. Гришевич к выпивке не прикоснулся, одарил компанию презрительным взглядом, но из комнаты не ушёл — закинул свои шпоры прямо в балык и даже поддерживал иногда беседу. Изображавший полную невменяемость Хикеракли всё лип к нему и навязчиво доказывал, что «вместе-то оно сподручней», «поговорить-то оно полезно, вот и друг твой Метелин тебе докажет», а «ребята всё хорошие, мировые, самолично отбирал, и тебя вот, Гныщевич мой, отобрал». Драмин ворчал, что квартира — это хорошо и полезно, но косу бы лучше всё-таки ежедневно переплетать, он покажет как. За’Бэй перекидывался с Гришевичем фразами на непонятном языке, а потом извлёк откуда-то шестиугольную клетчатую доску и предложил обучить всех желающих правилам игры в «баскские нарды» — мол, веселейшая игра, особенно если пить за проигрыш! А уж в баскские нарды втянулся и сам Валов. Ему до неприличия нравилось раз за разом побеждать и За’Бэя, и Плеть.

Поэтому он не сразу заметил, когда именно в комнату украдкой проскользнул Скопцов. При виде творящегося кутежа тот облегчённо улыбнулся, налил себе какого-то из ликёров — но щёки его, отметил Валов, горели вовсе не из-за градуса. И уже значительно позже, когда то ли Хикеракли Гришевича, то ли Гришевич Хикеракли вытащил о чём-то поговорить, Сандрий с непривычки прикорнул, а За’Бэй с Драминым развернули на весь стол какое-то художественное плетение, Валов улучил момент и тихо осведомился у Скопцова, какой леший его так задержал.

— Проветриться надо было, — почти шёпотом отозвался тот.

— Это не ответ.

Скопцов посмотрел на него жалобно.

— Коля, можно я тебе не буду рассказывать? Это… ты только не сочти за грубость, но это не совсем твоё дело. Да и не моё, — быстро прибавил он. — В чём и парадокс.

Нетрезвый Валов таких парадоксов не понимал, и требование их понимать его че-рез-вы-чай-но, как сказал бы Хикеракли, возмущало.

— Просто у меня был… сложный день, — уклончиво улыбнулся Скопцов. — И мне очень бы хотелось, чтобы дальше всё складывалось просто.

— Ещё дальше, — За’Бэй развёл руками. — Аж за Пассажирским проспектом.