Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…

— Помилуй нас, — со свистом срывается с моих губ, когда открываю глаза.

— Что? — доноситься откуда–то из моих ног.

Я села на кровати и уставилась на Артура, сидящего за рабочим столом.

— Сколько я спала? — спросила я, опуская босые ноги на деревянный пол.

— Часа четыре, — тихо ответил он, отворачиваясь к монитору ноутбука, — Поспи ещё.

— Не могу, — прошептала я, поднимаясь.

Оглядев номер, я нашла платье. Вид у него был плачевный. У входа валялись туфли, которые уцелели только потому, что я несла их в руках. Бельё, судя по ошмёткам возле зеркала, восстановлению не подлежит. Ну и ладно.

Взяв свою одежду, я направилась в ванную; стряхивая прилипшие к пяткам обертки от презервативов. Быстро надев платье, я посмотрела на своё отражение в зеркале и сморщилась, прикидывая, сколько придётся распутывать колтун на голове. Не спрашивая разрешения, я схватила расчёску Артура и начала дёргать ей волосы, не обращая внимания на боль от резких движений. Когда я закончила, и мои непривычно–тёмные пряди ровно лежали на плечах, я отложила расчёску и попыталась унять дрожащие пальцы, опустив руки под тёплую воду.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Я крепко зажмурилась и стиснула зубы до боли.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Монотонный двухголосый гул разрастается в моей голове, и я не выдерживаю этого. Где–то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь. Стуча ладонью по лбу, я выплёвываю эти слова, в надежде, что гул прекратиться, но ничего не выходит.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Помилуй, помилуй, помилуй нас, — шепчу я, пытаясь рукой выбить это из своей головы.

— Кира? — произносит Артур где–то рядом.

Я вытягиваю вперёд руку, не давая ему приблизиться. Его это не останавливает, и он пытается что–то сделать, как–то помочь, но и у него не получается. Я отталкиваю Артура, и выбегаю из ванной, а потом и из номера.

Лестница, мне нужна лестница.

Сбегая вниз по ступенькам, я продолжаю шептать проклятое трисвятое, и трясу головой в разные стороны. Слёз нет, их вообще никогда нет, только холод, какой–то неестественный холод, окутывающий меня, как покрывало.

Я не знаю, как я добежала домой. Я не помню, как открыла подъезд и влетела вверх по ступенькам. Я помню только руки Джексона, его раскрытые объятия в которые я упала, продолжая шептать:

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Мой голос охрип и сел, в горле пересохло, но я повторяла снова и снова, без остановки, не прерываясь. Джексон уже видел меня в таком состоянии, поэтому он без слов поставил меня под тёплый душ и снял моё платье. Сквозь шум льющейся воды и свой свистящий шёпот я смогла расслышать:

— Мать твою.

Я не знаю, о чём он думал, когда увидел последствия игры с Артуром. Мне даже трудно представить, о чём он подумал. Мне было так холодно; пальцы на руках и ногах онемели настолько, что я просто их не чувствовала; я тряслась даже тогда, когда Джексон дал практически кипяток. Намыливая моё тело, он начинает петь дрожащим голосом:

На волоске судьба твоя,

Враги полны отваги,

Но слава Богу есть друзья,

Но слава Богу есть друзья,

И слава Богу у друзей есть шпаги.

Я замолкаю, вслушиваясь в каждое слово, и облизываю пересохшие губы. Джексон поднимает мою руку, и проводит мыльной рукой от плеча до запястья, растирая кожу тёплыми прикосновениями. Холод постепенно отступает, и я начинаю несвязно подпевать, всхлипывая от острых слов, которые я не могла выдерживать:

Когда твой друг в крови,

А la guerre comma а la guerre

Когда твой друг в крови

Будь рядом до конца.

Детское мыло со сладковатым запахом успокаивает меня, и я начинаю медленно сползать по стенке душевой. Джексон успевает подхватить меня, крепко обнимает своими руками, не давая снова сорваться в пропасть. Я вцепилась в его футболку, которая насквозь промокла, и мы продолжаем петь, пытаясь изобразить веселье и радость:

И мы горды, и враг наш горд,

Рука забудь о лени.

Посмотрим, кто у чьих ботфорт

Посмотрим, кто у чьих ботфорт,

В конце–концов согнёт свои колени.

Боль затапливает меня волной, сжимая сердце в тиски; я рыдаю и стону от отчаяния; а Джексон просто поёт до тех пор, пока не засыпаю у него на руках.

Когда твой друг в крови,

На войне, как на войне

Когда твой друг в крови,

Будь рядом до конца.

Но другом не зови,

А la guerre comma а la guerre

Но другом не зови…

Ни труса, ни лжеца.

16

— Натали просила подстричь её, — сказал Джексон на следующий день, сметая состриженные волосы в совок, — Пойдёшь со мной?

Я кивнула, и направила длинную ножку вентилятора на себя. После трёх работающих фенов в помещении салона было невыносимо душно, а на мне была закрытая кофта и узкие джинсы. Синяки расцветали фиолетовым цветом по всему моему телу; и я решила не пугать клиентов и не расстраивать Джексона лишний раз.

— Она говорила мне, что хочет перекраситься, — говорю я, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в моё лицо.

— Да? — Джексон воодушевился, — В какой цвет?

— Не знаю, — я облизнула пересохшие губы и почесала подбородок, — Но говорила о кардинальных переменах.

— Так, я просто обязан ей позвонить, чтобы узнать, — прокудахтал он за моей спиной.

Хлопнула крышка мусорного ведра, в которое полетели волосы. За стенкой включился солярий, громко загудела вентиляция. Джексон появился в поле моего зрения и поморщился:

— На улице двадцать семь, а они под лампы прут. Где логика?

— Не знаю, — промычала я, — Духота невыносимая.

— Тебе только паранджи не хватает, — фыркнул Джексон, — Что за херня с тобой приключилась?

— Неважно, — лениво пробормотала я, разлепив один глаз, — И не начинай, пожалуйста.

— Ладно, ладно. Я не твоя мамочка, — он нахмурился и посмотрел в журнал, — Больше никого не записано. Давай закругляться.

— Ещё час до закрытия, — я устало потёрла шею.

— Ну и что? Больше никто не придёт, — Джексон пожал плечами и сложил руки на стойке. Толкнув меня плечом, он подёргал бровями, — Пошли. Я помогу с уборкой.

— Валяй. Пылесос в подсобке, — я махнула рукой и невольно улыбнулась, — Я солярии помою и кабинеты.

— Опять на меня общий зал спихиваешь? — прищурился он.

— Ты сам вызвался, — фыркнула я в ответ на его недовольное лицо, — Пока убираемся, полчаса пройдёт, и закрою кассу. А то меня уволят.

— Не уволят, — Джексон потрепал меня по макушке, взъерошив мою чёлку, — Хозяйка меня любит. Да и ты ей нравишься.

— Это пока я работаю до закрытия, — я встала с высокого стула, и направилась в маникюрный кабинет, — А если я буду уходить на час раньше, она мигом найдёт мне замену.

— Блин, открыть бы своё дело, — вздохнул Джей–Джей, — Чтобы приходить, когда захочешь; уходить, когда захочешь.

— Тогда ты ни хрена не заработае–е–ешь, — крикнула я, вытирая пыль со стола и собирая мусор.

Пока я ходила между кабинетами, протирая полки и столики; заменяя мусорные мешки в вёдрах и расставляя на место косметику; Джексон пылесосил общий зал и подсобку. Набрав воды, я прошлась влажной тряпкой по полу и оставила её ему, ехидно усмехнувшись. Солярии я протёрла быстро, параллельно сняв показания и записав их в блокнот. Пока Джексон намывал каменную плитку на полу, я внесла все данные в журнал; закрыла кассу и убрала чек в ящик.