– Игорь-то разве молодой?

– Игорь Сергеич меня пишет. Картины видали? Тут моя работа – и всё.

Валька давно не спала с Кузнецовым и уже начинала верить, что изначально только так и было.

– Будто бы?

– Да вот! Ему не надо девок в шляпах нанимать, его и не такие за так любят. Теперь вот женится он. Скоро.

Покатаев присвистнул.

– Сплетники вы. – Егор лениво плюнул в песок. – Противно слушать.

– А не слушай, Егорушка, в водичке охолонь. На Инне женится? – Покатаев явно заинтересовался.

– Еще чего, – Валька надутыми губами выразила презрение и к Инне, и к Покатаеву; она терпеть не могла обоих.

– Так на ком? На ком?

Бодрое загорелое лицо Покатаева вдруг нарезалось немолодыми складками. Валька торжествующе улыбнулась и повернулась к нему розовой спиной, сверкавшей налипшими на ней песчинками.

– Егор верно говорит, чего сплетничать! Загорайте себе.

– Сама не сгори.

Валька сама чувствовала, что сгорает, но лень было шевелиться. Солнце сияло в неимоверной, какой-то ядовитой тишине. Громадные, взбитые кверху облака быстро росли, пучились, закрывали небо.

Девушка Покатаева Оксана Мельникова сидела под ивами, глядела на воду и начинала злиться. Знакомство с известным Семеновым завязалось было, они посидели рядышком на коряге, мило поболтали о погоде, и он отлучился “на минуточку”, попросив Оксану приглядеть за удочками. Правда, на поплавки она даже не смотрела, может быть, и клевало. Но сам-то он куда запропастился? Она уже целую вечность торчит на этом бревне! Оксана огляделась и на холме, среди травы, отыскала голубое пятнышко банкирской кепки. А рядом.. Ну точно, любовница этого самодовольного Кузнецова! Уж Покатаев о ней порассказал! Урод к тому же: невзрачная, желтая, в самодельных тряпках! Хотя считается, что она смахивает на Жаклин Кеннеди. И по кепке Семенова. и по его спине было очень ясно: клюнул! Есть же мегеры – ни кожи, ни рожи, а мужчины так и липнут. А ты майся с этими дурацкими удочками.

Оксана готова была расплакаться. Опять не повезло! А так все начиналось, что она готова была простить Покатаеву этот ужасный дом без удобств, набитый противными физиономиями. Сам Семенов здесь! И с ним удалось познакомиться! Карьера могла бы двинуться.

В свою карьеру Оксана верила свято. Кое-что у нее уже получалось, но не так гладко, как должно, при таких-то данных. Здесь, на коряге, над удочками, вспомнилось, полезло все недавнее грустное и неприятное. Как дурацки зализали ей волосы в серии о сантехнике, и теперь которую неделю в каждой газете она видит себя обезображенной и жалкой. И Покатаев снова денег не достал. Выбор она сделала, конечно, неверный. Семенова бы теперь!.. Наконец, всплыла Аида из агентства, якобы визажистка (уродина, и вообще из бабья визажисты никакие) с вечным ее: “Что-то, чего-то тебе недостает. Изюминки. Шарма. Чего-то такого...” Мерзавка, но, может, она и права? Для мебельной “Сиены” сняли только ноги и кое-что около. Деревенщина, маньяки, не видавшие женских трусов. Впрочем, понять их можно – ноги действительно редкие, глаз не оторвешь. Оксана сама теперь ими залюбовалась – дивными своими ногами, упершимися в проклятую корягу. Все как и должно быть: бесконечные голени, на щиколотках косточки ничуть не торчат, а ступни узенькие-узенькие. В Нетске ни у кого ничего подобного нет. И это бросить, чтобы прицепиться к потертой кривляке в черных лохмотьях! Эх, Семенов...

Оксана любила себя так, как редко любят, как саму ее никто еще не любил, и не понимала, как банкир мог предпочесть ей другую. Или почему в прошлогоднем конкурсе она стала лишь вице-мисс. А влюбилась она в себя внезапно, распахнув как-то зеркальную дверцу большого семейного шифоньера. Много она перед этим зеркалом торчала, а тут просто обмерла. В журналах (у матери были кипы журналов) жизнь всегда такая невероятно прекрасная, женщины такие небывалые, но Оксана вдруг осознала, что она ничуть их не хуже. Она и принялась лихорадочно переодеваться, заворачиваться в какие-то мамины тряпки и долго стояла, прижимая к груди охапку споротых с пальто, старых облезлых мехов. Все было чудно. Она взяла маленькое зеркальце и попыталась поймать отражение со спины. И там все было так же чудно! Наконец, осталась в одних трусиках (такие фото тоже были в журналах) – так похуже. Ничего, успокоила себя Оксана, нарастет. Время еще было. Четырнадцать лет не возраст.

В пятнадцать она решилась выбрить на лобке полосочку – и это было высмотрено в журналах. Она не могла уже ни дня прожить без рокового отражения в роковом шифоньере. Те же тряпки, те же воротники с проплешинами, но будущее сделалось уже ясно и неотвратимо.

В шестнадцать она участвовала в первом своем конкурсе. Ее заметили, хотя не было еще ни походки, ни манер, ни прически. Все это она быстренько получила, причем почти бесплатно – всего-навсего нужно было переспать с режиссером и с хореографом (парикмахер оказался голубым, ему пришлось-таки заплатить). Ее веселая, моложавая, современная мама еще в шестом классе положила в портфель дочери презервативы и периодически меняла пакетики – по истечении срока годности, вероятно. Понадобились они только в седьмом, хотя смешно теперь вспоминать, до чего глупо возиться с мальчишками. После первого конкурса мальчишек у нее больше не было, только нужные люди. Она вовремя, то есть ребенком прочитала нужные книжки, потом просмотрела нужные фильмы и знала о сексе все, к тому же была по-детски старательна. Все случалось цивилизованно. Ни разу в жизни она не занималась любовью без презерватива, а СПИДа и беременности боялась одинаково суеверно и безотчетно. Так раньше в деревнях боялись сглаза.

Покатаев был третьим ее спонсором. Оксана побаивалась криминала, а Покатаев был чистый, потому она выбрала его. Зато его прижимистость и финансовые затруднения начинали понемногу тормозить карьеру. Ей надо в Москву, в Москву! Показаться в хороших агентствах, попасть к хорошим фотографам. Но все это – деньги, деньги.

У нее изначально необыкновенные ноги. И лицо (врёт Аида про “изюминку”). Слава Богу, Покатаев сделал ей и зубы (свои у Оксаны были хорошие, крепкие, но не сомкнулись “смирно”, а стояли “вольно”). Теперь оставалась ее драма, ее тайна, ее мýка... Ей было уже девятнадцать, а грудь оставалась все такой же невыразительной, как тогда, когда она впервые разделась перед зеркальным шкафом и прилаживала к плоской детской фигурке потертую мамину лису. Две незаметные лепешечки! Одежда сидит неплохо, но уже в купальнике видно, что многого недостает. Практически пусто, даже со знаком минус, как шутила Аида. Куда с этим сунешься в Москве? Надо делать грудь. У хорошего хирурга. Покатаев и это обещал, но денег от него не дождешься, сама она столько еще не зарабатывает. Тупик. Покатаева надо менять. Слабоват, хотя жена его – уродина в бриллиантах, а дочек собирается учить в Англии. Он и сам чует, что не потянул. Мужчина умный, найдет себе что-нибудь попроще. Она хотела было познакомиться с Кузнецовым, у него денег, говорят, море, но с первого же взгляда поняла: типичное не то. Другое дело Семенов... Чего прилип к этой тетке! Тетка, правда, не свободна, но кто ж в Семенова не вцепится? Разве сравнишь его и этого нечесаного мужлана с масляным брюхом? Хотя с удочками – это просто хамство. Оксана дернула плечами. Похолодало? Когда эти кудрявые облака успели сделаться огромной тучей? Где-то там, в глубине, в высоте, в черноте уже рокочет. Не сидеть же здесь до вечера!

Оксана встала, решительно двинулась вдоль берега и стала взбираться в горку, к Дому. На пляже торопливо собирали полотенца. Только Семенов ворковал с брюнеткой как ни в чем ни бывало. Смеются... Отпали последние сомнения. Вот зараза!.. Разъяренная Оксана была уже почти у ворот, когда ее шляпа вздохнула полями под дуновением невесть откуда взявшегося ветра и колесом покатилась, подпрыгивая по траве. Дорогая! Купленная после показа у знаменитого Лыткина! Так ей идёт! Оксана издала панический вопль. Не только все на пляже, но и Инна с Семеновым вскочили, ошарашенно оглядываясь. Даже из своего сарайчика высунулся Николаша Самоваров, даже в высоком окошке мастерской показалось бородатое лицо Кузнецова и изрекло: “Господи, орет-то как!”