– Конечно, я единственный в мире курю «Давидофф»!

– Здесь – один. У меня сигареты с ментолом, у Вальки всякая дрянь. Ни Игорь, ни Семенов не курили. Может, Настя?

– Не курю. Тем более сигары, – помедлив, отозвалась та.

– Вот видишь! Ты там был, был, был!

– Так вот кто у нас Шерлоком-то Холмсом оказался, знатоком окурков! – засмеялся Покатаев. – Кто там только не был, на лестнице этой. Ты, Инна, несешь ахинею. Это Николаша всех подвигнул на сыщицкую стезю. Но мне надоело. Убили моего лучшего друга, а вокруг творится какая-то чертовщина, балаган. Сначала всех допекал этот мебельный самородок, теперь является пифия в ложноклассической шали. Всему есть предел! Вы как хотите, а я удаляюсь. Оксаночка, пошли, детка, пешком. Хоть милицию этим недоразвитым вызовем.

– Останьтесь, – тихо попросил Самоваров, – милиция скоро будет.

– Я не могу больше ждать. Да и что сделают ваши поселковые мегрэ? Запишут мою фамилию в школьную тетрадку? Вот вы и продиктуйте.

– Останьтесь, – повторил Николай. – Все-таки убит человек, считавшийся вашим лучшим другом...

– Вот я и еду сообщить вдове, – Покатаев бросил презрительный взгляд на Инну, – Тамаре Афанасьевне, о случившемся. И, кстати, вдовствующей невесте, Елизавете Дедошиной. Им-то надо знать.

– Им все сообщат в свое время. Останьтесь.

– А подите вы к черту! Корчит из себя важную персону! Сидеть, слушать идиотские бредни и дамские истерики? Да ни за что! Суетесь со своими вопросами, баб довели до идиотизма – ну, и чего добились? Что все трясутся и волком друг на друга смотрят? Вы, может, знаете, кто убил?

– Знаю.

– Ну и кто же?

– Вы меня все Порфирием Петровичем дразнили. Так вот – «Вы и убили-с».

Стало тихо. Немного погодя в каких-то часах внятно и туго повернулся то ли валик, то ли колесо, и после гулкого металлического глотка пробило семь раз.

– Так, – тихо сказал Покатаев. – Передаем последние известия.

Он равнодушно повернулся и пошел к двери.

– Куда вы? – окликнул Самоваров.

Покатаев пошел быстрее, почти побежал. Самоваров отчаянно, глухо крикнул:

– Егор!

Егор, прямо как в боевике, с грохотом распахнул дверь на лестницу и вскинул ружье, расставив ноги. Он все слышал, а потому целился правильно, в кого надо.

Покатаев остановился, оглянулся, громко расхохотался и лениво похлопал в ладоши:

– Ба, ба, ба! Егорка, браво! Долго ты репетировал этот дешевый вестерн? Дружок, ты, сдается мне, нашел свое призвание? Поди, и стрелять будешь?

– Буду, дядя Толя, – Егор не шутил, продолжая целиться.

Зубы Покатаева сверкали, а на улыбку совсем было не похоже. Лицо же Егора сделалось неподвижно, губа закушена, и в гримасе в самом деле проглядывало что-то дикое.

-Ну что мне с вами, дураками, делать? – пробормотал Покатаев. Он вдруг повернулся к Самоварову: – За что же я, по-вашему Кузю угробил?

– Деньги. Я думаю, деньги, – серьезно ответил Самоваров. – Чем вас еще проймешь?

– А кроме меня некому? Вы же тут всех ходили-подозревали?

– Все сошлось, когда убили Семенова. И рация, и моторка, и короткая тропа. Сделать все это мог: а – мужчина, бэ – современный мужчина, разбирающийся как в простой, так и в сложной современной технике, и вэ – современный мужчина, хорошо знающий окрестности.

– Ишь ты! – усмехнулся Покатаев. – Егорка тоже разбирается в моторах и все тропки здесь знает, как себя.

– В то время, как Семенов двинулся по этой злосчастной тропе, мы с Егором на верандочке вели малоприятный, но долгий разговор. А потом они с Валентиной дрова рубили, так?

– Угу, – отозвалась Валька. – Печки-то надо топить, холодрыга же. У Егора же растопочка получается. Здесь он был.

Покатаев поднял брови, задумался.

– Позвольте, зато кое-кто на виду не был. Кое-кто якобы заперся якобы в растроенных чувствах, – он в упор глядел на Инну. – Кое-кто с обоими... Слушайте, не завелась ли у нас своя царица Тамара? Или царица Клеопатра? «Ценою жизни ночь мою...»

Но Инна могла бы сейчас выдержать и не такое.

– Не кривляйся, Толик, – спокойно сказала она. – Это ты сделал.

– Э нет! Будет и другая версийка! Будешь, как миленькая, в лицах изображать, как ты Владимира Олеговича по чуланам таскала! Будешь объяснять, зачем это тебя Кузя здесь держал, для какой такой нужды!

Инна презрительно фыркнула.

– И не печалься, не ты одна, – продолжал Покатаев, поворачиваясь к Насте. – И Валька об этом же расскажет. И вот эта девочка-Дюймовочка. Она, представьте, в той же постельке побывала, и отчего-то шибко разозлилась. Что, заплатили мало?

– Мерзавец! – Настя вскочила; блеклый румянец мгновенно проступил на ее щеках. – Вы мерзавец и других мараете! Вы и представить себе не можете, что бывают другие люди, не такие мерзкие, как вы. Тут Николай Алексеевич про деньги говорил. А я вот знаю – не из-за денег даже вы его убили. Из зависти!

Улыбка Покатаева стала неимоверно широка, зато глаза застыли.

– Из зависти, из зависти! – повторила Настя. – Потому что он талант и свободный человек, а вы бездарность и завистник!

– Подслушивала? – только и вышепталось у Покатаева.

– Ага! Ага! – вскричал Самоваров, – Был-таки разговор! Был!

– Я знала, – торжествовала Инна.

– Разговоры сами по себе уголовно ненаказуемы. Все вы лезли к Кузе с разговорами, и что-то никто не бежит каяться, – парировал Покатаев. Он, похоже, оправился от потрясения.

Инна покачала головой:

– Нет, Покатаюшка, этот разговор был особенный. Потому что Игорь послал тебя подальше с твоими благодеяниями. Ах, какой преданный лучший друг! Под водочку, под задушевную беседу обирал, никак не иначе! Ты ведь еще каждую десятую картину бесплатно брал, «за услуги»!

– Что бы ты понимала! Это – законные комиссионные!

– Очень уж жирные получались комиссионные, – рассудительно сказал Самоваров. – Вчера Семенов купил у Игоря Сергеевича три работы, так мы с Инной прикинули разницу между тем, что он заплатил, и тем, сколько вы привозили. Это, скажу я вам... что-то! С учетом прибыли галерейщиков все равно получается, что именно вы были самой заинтересованной стороной. Все получали деньги, один вы – много денег.

– Так, – сказал Покатаев, возвращаясь к креслу и усаживаясь. – Начался серьезный разбор полетов. Ну что ж, валяйте.

– Видите ли, – Самоваров чувствовал, что больше не надо бы говорить, нельзя выкладывать сразу все, но с трудом обретенное знание распирало его, требовало выхода, – видите ли, вас погубило то, что Владимир Олегович Семенов любил живопись. Разбирался, судя по всему, неважно, но любил. И решил собирать коллекцию в своем банке, рассчитывая потом даже подарить ее городу. Согласитесь, они с Кузнецовым не могли не встретиться. А поскольку Владимира Олеговича как финансиста занимала и материальная, скажем так, сторона творчества, он открыл Игорю Сергеевичу глаза на то, что представляла собой ваша с ним сделка. Юридически это называется злоупотребление доверием, мошенничество, обман, а по-дружески – просто свинство. Он и предложил Кузнецову продавать картины через галерею своего «Приватбизнесбанка», на вполне цивилизованных условиях. Игорь Сергеевич согласился. Семенов вчера рассказал об этом Инне.

– В койке, – ехидно вставил Покатаев. Однако сквозь ехидство просквозило беспокойство; он как бы к чему-то далекому прислушивался.

– А вот это как раз детали, которыми можно пренебречь. Так что ваш разговор был куда как серьезным, вы ведь своих доходов лишались.

– Что за чепуха, – лениво вздохнул Покатаев. – Кузя отказался сбывать мне свою мазню, а я в ответ схватился за нож? Как вы не поймете, картины – мелочь, у меня свой большой бизнес.

– Нету у тебя никакого бизнеса, – вдруг лениво подала с кровати голос Оксана. Все обернулись к ней, но она даже не подняла глаз от своих ногтей, которыми уже долго, сосредоточенно и искренне любовалась.

– Как это? – удивился Самоваров.