– Он хотел ко мне, но я не открыла... Я такая дрянь...

– Нет, вы заблуждаетесь. А скажите, возвращаясь к вам, Семенов мог что-нибудь заметить около мастерской? Или кого-нибудь? Или услышать что-то? Там ведь на одну лестницу два хода. Мог?

– Наверное. Так вот о чем он говорил во дворе...

Она перестала плакать, взгляд прояснился и ее осенило:

– Ну да! Тогда он не обратил особого внимания, а потом понял... Но кто же? Егор? Никак не могу поверить. Глупый мальчишка, паразит, я его не люблю, но чтобы так...

– А если Егор, скажем, пристрастился к наркотикам?

– Да вы что, Николаша, Господь с вами! Взгляните на цвет его лица! Херувим!

– Инна, вот видите, как хорошо вы стали рассуждать! Не будем больше плакать и поминать ауру. А Покатаев?

– Что Покатаев? Я, честно признаюсь, не люблю Покатаюшку, и дружбы их не понимаю. Картинами Игоревыми торгует, будто одолжение делает. Якобы только из уважения к другу от дела отрывается; Игорю, недоумку, якобы, кусок хлеба из милости добывает. Вы только сравните – Игорь и какой-то пошлый торговец бананами! А уж спеси! Мне Семенов пытался что-то говорить, что, мол, все наоборот. Покатаюшка грабит Игоря, комиссионные у него чудовищные. Именно выходит работа даром, за кусок хлеба. Я ничего не понимаю в коммерции и не хочу вникать, я Семенову так и сказала... а он... в чулане мне...

– Может, не надо про чулан? – снова забеспокоился Самоваров.

– Нет, я не про то. Семенов... он сказал, что мы будем видеться теперь часто, что был какой-то разговор с Игорем... ну, не знаю... какая я дрянь! Там, в чулане... потом за дверью он скребся...

«Горячая была ночка, – подумал Самоваров, – прямо бразильский карнавал, сексуальный бум. С ума они все посходили, что ли? Наверное, это взрывы на солнце подействовали; кажется, по радио передавали...»

– Давайте, Инна, все же вернемся в чулан. Я имею в виду разговор. Он, знаете ли, занятным оказался, даже очень.

– Какое это теперь имеет значение! Вы, Николаша, лучше скажите: помните наш уговор? Вы ищете его?

– Вот вместе и отыщем. Инна, вспоминайте эту ночь... Может, от того, что вы вспомните, все и зависит. Вы ближе всех были к ним обоим и что-то должны были знать, видеть... И с Семеновым говорили, пусть в чулане, пусть через дверь. Все до словечка вспомните, все! Забудьте про эту проклятущую ауру, про то, что случилось в чулане, это все шелуха... Вспоминайте! Я вам приказываю!

11. Преждевременная развязка

Теперь на страничке блокнота ясность. Только одно имя. Так не бывает! Это же не роман, не находил Самоваров мешочка с песком в корзинке для старушечьего рукоделия и прочих неопровержимых улик! Или то, что он Покатаеву наболтал, чтобы пыль в глаза пустить, и есть правда? Истина всегда ушки покажет, только заметь их и тяни?

Самоваров стоял у Дома под навесом, смотрел, как по краю крыши перебегают и срываются капли, и собирался с духом. Уже четыре часа, скоро темнеть начнет. Итак, третья попытка вырваться в мир...

Он вызвал из своей избушки Валерика и сказал строго:

– Поручение тебе очень важное. Быстренько пойдешь по большой дороге на станцию. Позвонишь в Афонино, в милицию, и в город. Вот тебе телефоны. Эти – моего друга из угрозыска, рабочий и домашний, а этот – Слепцова, охранника Семенова. Расскажешь потолковее, что тут у нас произошло. Пойдешь один.

– А Егор? Вы же говорили, мы вместе пойдем... Чтобы не так боязно...

– Егор мне тут нужен.

– Вы его подозреваете?

– Нет, не подозреваю.

– Значит, вы знаете, кто... это сделал?

– Знаю.

– Это... это не?..

– Она здесь ни при чем. Иди и не бойся. Больше неожиданностей не будет.

Валерик чуть не вприпрыжку побежал с горки к Ярилиным воротам, к мостику. Из сарайчика выскочил обескураженный Егор.

– Дядя Коля! Куда он? Без меня?

Самоваров затолкал его обратно, усадил на кровать.

– Чего орешь? Говорил же – не высовываться. Все! Финита этой комедии. Настя сейчас пойдет в Дом, а ты по наружной лестнице взберись наверх. Да, и ружье возьми.

У Егора округлились глаза и удивленной трубочкой сложился пухлый рот.

– Рот закрой, – скомандовал Самоваров. – Соберись. Дело серьезное, страшное. Сядь с ружьем наверху, у двери на внутреннюю лестницу, и слушай. Смотри, не засни! Если я тебя позову, выбегай, делай вид, что целишься. Только, ради Бога, не стрельни сдуру. Запомнил? Довольно будет и твоего мужественного вида.

Изумление Егора сменилось пылким интересом. Он согласно мотал головой, получая указания, и от нетерпения ерзал на лоскутном одеяле.

– Вы его нашли? – тихо спросила Настя. – Кто?

– Скоро все узнаешь. Шагай в «прiемную», устройся где-нибудь в уголке не слишком заметно и сиди. А ты, – Самоваров повернулся к Егору, – мухой наверх!

Егор сорвался с места и помчался к Дому такой хорошей, легкой, пригибистой рысью, что Самоваров невольно им залюбовался.

В Доме было темновато. Валька протопила печку, но уютнее не стало. Старые вещи уже не казались затейливыми и веселыми, они даже стали вроде крупнее – недовольная угрюмая толпа, мебельная богадельня. Настя ушла за шифоньер и заскрипела стулом, Самоваров уселся на полосатую оттоманку. Покатаев дремал в своем кресле. Оксана все так же покоилась на кровати, в ее руках сновала маникюрная пилочка. Даже Валька, всегда предпочитавшая кухню, уселась за рояль, поближе к печке. Самоваров знал: она торчала тут, чтобы никто ничего не стащил. И не из верности Кузнецову, точнее, его памяти, а из презрения к его гостям.

Тишина стояла препротивная, говорить было не о чем. Можно было слушать шлепки капель, сиплое дыхание недужных жестяных часов да раздающиеся иногда вдруг то скрип, то суставный хруст, то шорох – неизбежные звуки большого деревянного дома, невесть откуда берущиеся. Самоваров, радуясь сонному спокойствию, все же посматривал на свои часы, ужасно хотелось, чтобы все побыстрее кончилось. Но стрелки заленились, и казались такими же безжизненными, как циферблат дурацких эмалевых часов. Часы эти висели на стенке напротив и напоминали глупое круглое лицо. Стрелок на них не было вовсе, дырка посередине глядела носом, а декоративная гирляндочка чуть пониже – залихватской улыбкой. Все равно, надо высидеть, пока не вернется Валерик с милицией. Лишь бы припадочной модели не вздумалось снова поорать. В самом деле, что, если она вдруг примется рваться прочь? Как удерживать? Стрелять по ногам?

Однако время шло, все было спокойно, и по расчетам, через часок можно было ждать гостей в фуражках.

И тут случилось то, чего Самоваров никак не ожидал. На верхней площадке лестнице, за дверью, послышались глухие звуки, голоса, наконец, дверь распахнулась, и на ступеньках появилась Инна. Была она вся в черном, прямая, бледная и решительная. С ее плеч драматически свисала черная шаль, причем не простая, а с какими-то художественными прорехами, сетками и неизбежной бахромой. Голос Инны вибрировал:

– Толик! Что за дела были у тебя вчера с Игорем Сергеевичем?

Покатаев сморщился:

– К чему эти сцены, Инна? Здесь, сейчас? Когда вообще все уже не важно?

– Нет, важно, – холодно возразила Инна. – Ты знаешь, я не люблю сплетен, шушуканья по углам. При всех, вслух скажи: ты был у Игоря заполночь?

Тут уж всполошился Самоваров. До чего эта выходка некстати! Обещала ведь тихо сидеть у себя. Как тут не понять Кузнецова и вечный его припев «чертовы бабы»! Какая муха ее укусила?

– Успокойтесь, прошу вас, – попытался отвратить худшее Самоваров. – В самом деле, Инна... Не надо!

– И вы, Николаша! – укоризненно воскликнула она. – Ведь сами мне обещали, сами всех выспрашивали, а теперь не надо?.. Он был, был ночью у Игоря! Я вспомнила!

– Ты что же, меня видела? – усмехнулся Покатаев.

– Не видела! Но знаю – ты там был!

– Телепатия? Второе зрение?

– Нет. Сигары твои! «Давидофф» пижонский! Там, на лестнице! Я даже засыпала, а все чуяла это амбре.