Молчу. Смотрю на аль-нданна Баирну. Тот по-прежнему улыбается, а в глазах — безжалостный холод. Спина взлипает мокрым потом, даже не от страха, от ужаса. Что он сделает, как он накажет эту Матахри? Не может же быть такого, чтобы ее просто так на площади оставили, одну, убежит ведь! Наш Верховный — человек безжалостный, мне ли не знать этого. Ну и что, что он меня учить взялся, ему мой дар нужен, будь я обычной девчонкой, стал бы он со мной тогда возиться… вон Сешма родная кровь, а как способностей нету, так и не нужна она ему вовсе… Хотя когда сестра Сешмина погибла, он озверел. Настолько, что невиновного человека готов был казнить ни за что… Неужели он способен мучить пленную женщину на виду у всего народа? Пусть даже она заслужила муки.

Смотрю в его лицо, окаменевшее в яростном гневе, и понимаю: запросто. Он и не на то еще способен. Вот только смотреть на это мне совсем не хочется. Не хочу видеть своего учителя в сумасшедшем безумии… и помнить его потом таким, жестоким, безжалостным уродом, каких полно в Черностепье.

— А чтобы не мнила ты, злодейка, о себе лишнего, — аль-септанна словно на мысли мои откликнулась, — даны будут тебе оковы прочнее любых известных тебе пределов магии, ускользнуть из них тебе не поможет и серый сумрак Междумирья. Если ты умрешь, дорей-нданна, дух твой останется подневольным навечно. Он не сможет уйти в другие миры Спирали и не сможет возродится вновь в нашем мире. Отныне и впредь будешь ты порабощена навечно!

Воины отступили, отводя свои мечи от шеи пленницы. Она быстро оглянулась вправо-влево, словно прикидывала, как и куда бежать… и тогда аль-нданн Баирну взмахнул рукой. А я зажмурилась, ожидая жалобного крика, всплеска боли в ментале, искажений в потоках Сил, свойственных смерти.

Тишина.

Сешма дергает меня за рукав, смотри, мол. Неохотно поднимаю голову.

На шее и запястьях пленницы сомкнулись белые блестящие кольца. Я глаза раскрыла от изумления. Те самые кольца, которые я вместе с Верховным делала! Я узнала их, артефакт, что хоть раз в руках держала, запоминаешь надолго, так, что уже ни с каким другим не спутаешь. На которые у меня столько Сил ушло, что до сих пор звон в голове стоит! Проклятье!

Меня вдруг обожгло яростным чувством. Да если б я знала заранее, для чего эти кольца были предназначены! И тут Верховный посмотрел на меня, взгляд был, как скала. Я отвела глаза, стала смотреть себе под ноги. Кто она мне, эта Матахри? Попалась, так ее проблемы. Наставника я защищать бросилась, потому что любила его и знала, что он невиновен, а эта дрянь уж точно моей любви не заработала. Наоборот…

Верховный исчез, как и не было его. Половина септаннов тоже ушла через порталы обратно. Народ начал расходится. Да не просто так.

Каждый считал своим долгом, проходя мимо, плюнуть в беспомощную пленницу и обругать ее черным словом. Она терпела с гордым достоинством, маленькая, прямая, невозмутимая. Я заметила, что люди старались слишком уж близко к ней не подходить. Боялись! Пленную, скованную — боялись все. Даже вооруженные мужчины. Вот так.

— Пошли, — сказала притихшая Сешма, — пойдем отсюда. Пойдем домой…

Наверное, я слишком долго смотрела на пленницу в упор, она почувствовала. Вскинула голову. На мгновение наши взгляды встретились. Она первой отвела глаза, не узнала, должно быть. Но я вздрогнула, будто плетью кто стегнул!

— Пойдем, — теребила меня Сешма, — пойдем отсюда. Ну ее, не стоит к ней подходить!

— Боишься? — спрашиваю у нее.

— Боюсь, — честно призналась Сешма. — И… ну… это… нехорошо это, вот. Лучше б ее казнили! Это правильно было бы. Честно. А так…

— Она заслужила, — говорю непослушными губами. — Она все это заслужила, она сама виновата. Так ей и надо!

— Конечно, — послушно согласилась Сешма. — Конечно же, ей так и надо. Пойдем… Пожалуйста… или ты… тоже хочешь?

— Чего хочу? — не поняла я.

— В нее плюнуть, — тихо сказала Сешма. — Ты ведь ее ненавидишь. За все…

Молчу. А и в самом деле, что мне стоит? Подойти и плюнуть, она заслужила. Да что она мне сделать может? Ничего.

В том-то и дело, что ничего.

— Пошли отсюда, — сказала я Сешме.

— Да, — кивнула она с облегчением. — Давай.

И мы пошли.

Весь день я провела в мастерской. Но как-то все из рук валилось, даже самые простенькие артефакты не получались. Тогда я вытащила толстую книгу под мудреным названием "Основы сотворения магических артефактов, великих и малых" и стала вникать в черные столбики старолинга. Все книги в мире пишутся на старолинге. Этот древний язык — основа накеормайского диалекта, бытующего ныне у жителей Предела. Ничего общего с языком моей матери… Не зря говорят, будто Небесный Край когда-то, давно, не имел ничего общего с Накеормайским Пределом. Завоевали нас накеормайские, прямо скажем. И уже которую сотню лет под каблуком держат. Но с другой стороны, куда нам без Вершины Света? Не с Черностепьем же альянсы водить! В Черностепье порядки куда хуже, а язык тоже свой собственный, причем такой, что попробуй выучи.

Не знаю, о чем наши мудрые думали, когда воду мутили. Неужели и впрямь верили, что без диктата Накеормая Небесный Край станет счастливее? Баирну долго их терпел. Но когда в Медовом пределе был уничтожен малый храм, посвященный Свету, терпение Верховного лопнуло. Нет, войны не случилось, на что многие наши рассчитывали. Какая там война! Им гнева Верховного хватило через край и еще осталось. Зареклись с тех пор мои сородичи о мятежах мечтать. Надолго зареклись. Хотя взаимная нелюбовь между двумя народами осталась. Но этого, наверное, уже не избыть, как ни старайся…

Зазвенели придверные колокольчики. Поднимаю голову от книги. А, вчерашний аль-воин. Как его там, мастер Амельсу…

— Держи, — зло сказал он, выкладывая передо мной небольшой мешочек. — Плата за меч.

Меч у него красовался в ножнах у пояса, и я чувствовала дремавшую в нем свирепую силу. Силу, которой поделилась с клинком я.

Я развязала мешочек, поворошила пальцем тугие, золотистые зерна. Хороший сорт. Надо будет сегодня же приготовить порошок, а то прежний уже совсем закончился.

— А ты больше ничего сказать не хочешь? — поинтересовался аль-воин.

Смотрю ему в глаза. Разговаривать мне не хочется. Объясняться — тем более. Но он не торопится взгляд отводить, и я уже чувствую, что в этом поединке гордиться не мне.

Ну, и пускай.

Встаю, уношу мешочек на кухню. Есть там у меня местечко, за шкафом с посудой, потайная полочка за тонкой дверкой, ее только я открыть могу. Зерна дайсо — не тот товар, который напоказ выставлять можно. Возвращаюсь обратно, к своей книге. Я упорно не замечаю аль-воина, но он не уходит.

— Слушай, — говорит Амельсу, — мастерица… Я тебя раньше в городе не встречал!

Ну и я его тоже не видела. Так что с того? Но молчу. Хочется мне одного — чтоб он оставил меня в покое и убрался восвояси.

— А ты, случайно, не дочка нашему Верховному? Незаконная, а?

Не выдерживаю, поднимаю голову от книги. Да с чего он взял?! Не видно разве по мне, кто я есть? И ведь Сешма ему еще в первый вечер все про меня рассказала!

— Похожа ты на него очень, — поясняет аль-воин. — Что манера, что взгляд. Вот сестричка твоя как в насмешку, — кукла. Симпатичная, пустоголовенькая куколка, одним только лицом и удалась. А ты…

— Не пустоголовая она! — разговор мне не нравится.

Он только фыркнул. А что еще ему остается? Он же Сешму совсем не знает, раз тоже за дочку принял. Ну а меня-то — смех. Каким боком? И где ж этого Амельсу носило в последнее время, что он моей истории не знает? Родителей моих, и того, что с ними случилось…

— Так я прав? — усмехается он. — А, мастерица?

— Нет, — говорю коротко и снова утыкаюсь в книгу.

Не дочь я Верховному, глупость-то какая! Была бы дочь, так признал бы. Да я совсем на него непохожа. Последним дураком быть надо, чтобы этого не видеть. А что болтать не люблю… Язык у меня просто слишком толстый, вот и все. Не умею попусту им шлепать. Нравится, не нравится, — это дело уже не мое, нечего меня на свой лад перекраивать!