Сижу молча, стараюсь не смотреть в сторону аль-воина, и, в конце-концов, тот, ворча, уходит. Не может же он торчать в мастерской весь день! Тем более, что я болтать с ним не намерена. И разве Сешма не рассказала ему еще в первый же вечер о моих родителях? Нет, понадобилось вот чушь пороть.

Перелистываю страницы. Голова болит, смотрю в буквы и не вижу слов. А за окном шуршит дождь. Осень… Листаю страницы, и очень мне не хочется думать о Матахри, оставшейся на храмовой площади. Там, у нее над головой, нет крыши. И теплого плаща, чтобы уберечь тело от холодного ветра. Сжимает горло ошейник-артефакт, полный враждебной Силы, скованы руки такими же браслетами, а время тянется медленно-медленно. И даже смерть не избавит от муки: душа не сможет уйти в Междумирье или возродиться в Пределах нашего мира, сотворенные мной и Верховным оковы ей этого не позволят.

Тьма, жалею я ее, что ли? Вот уж не было печали…

К вечеру пришла Сешма. Притащила еду, согрела шерт и заставила поесть. Мне не хотелось, но с Сешмой разве поспоришь? И тут же она давай ля-ля, что твоя шурока. Ей трещать, так и сластей не надо. Кто с кем вечер встречал да ночь провожал да на рассвете расстаться не мог…

Сешма — это на старолинге и есть шурока такая. Не успокоится, пока все новости с хвоста не оттрясет.

Потом и Юлеська появился. Мастерская ведь не на мне одной держится. Вот, к примеру, клинки ковать я не умею, мне готовые уже приносят. И другие вещи тоже. Украшения для оберегов, драгоценные камни, вышивки. Мне только и остается, что выбрать подходящее. Потому что никто в городе, кроме меня, не умеет артефакты создавать. Только я и еще Верховный. Но Верховному подвластен лишь Свет. И ему, прямо скажем, без артефактов забот хватает.

Юлеська резчиком был, умел душу дерева видеть. Раньше резьба для него забавой была, а теперь он старался вовсю, не иначе как ради меня. Приходил в мастерскую как на работу, хотя никто его не просил. Но его поделки люди охотно разбирали даже простыми, без магической начинки. Умел он, Юлеська, ничего не скажу. Возьмет какое-нибудь невзрачное на вид полешко и выпустит из него на волю зверя, птицу или человека. Вот и сейчас сидит себе тихонечко, а инструмент в руках так и живет.

Славный он парень, Юлеська. Нашел бы себе какую-нибудь девушку… да хотя бы вот Сешму, она красивая… А я за него замуж не пойду. Не могу объяснить, но как представлю себе нашу жизнь семейную, так сразу плюнуть хочется. Какая, к Хаосу, из меня жена? Тем более, Юлеськина.

Ребенка родить, я рожу, раз закон того требует. Найду кого-нибудь… чтоб потом расстаться без сожалений… с Юлеськой связываться нельзя, до конца жизни потом не отстанет. А замуж не пойду! Насчет замужества накеормайский закон не так строг, это у нас, в Небесном Крае, все взрослые женщины обязательно должны быть замужем. А здесь это неважно.

Не пойду замуж.

Никогда!

— А к тебе снова мастер Амельсу приходил, — сказала Сешма. — Я видела.

Приходил. И что с того? Я промолчала. А Юлеська вдруг сказал хмуро:

— Он мой отец.

— Да ты что! — изумилась Сешма. — Ты не говорил! Я и не знала. Вы совсем не похожи!

— Он очень редко в город приезжает, — пояснил Юлеська. — И мама его не любит совсем. Зато ты сегодня весь день о нем трещишь… запала на него, да?

— Вот еще! — явно смутившись, проговорила Сешма. — Но он так, ничего… Хорош!

— Ага, лучше не бывает, — съязвил Юлеська. — У него знаешь сколько таких дур по всему Пределу было? Думаешь, чего моя матушка видеть его не хочет? Достал он ее совсем. И тебя достанет, вот увидишь.

— Ничего не достанет, — самодовольно заявила подруга. — Я справлюсь! Мне вот только ралинз получить и…

В последнее время Сешма почти ни о чем, кроме как о парнях и мужчинах, не говорит. Ничего особенного, если вдуматься. Скоро ей принимать Посвящение, в этом году, если я не ошибаюсь. Самая пора о будущем муже беспокоиться.

После Посвящения девушке дается три года на то, чтобы найти отца своим детям. А если к четвертому году она никого не избрала, тогда ее заставляют выходить замуж по закону. И уж тут… как судьба сложится. Бывает, живут потом всю жизнь в любви и согласии, детей растят. Бывает и по-другому.

— Слушай, а ты что скажешь? — пихнула меня Сешма. — Как по-твоему, хорош мастер Амельсу или нет?

Не отстанет ведь. И Юлеська волком смотрит, еще к отцу своему приревнует, вообще красота начнется… Наказание сплошное. Довелось же ему в меня влюбиться!

— Болтлив не в меру, — сказала я наконец первое, что на ум пришло.

— Что-о? — возмутилась подруга. — Болтлив?!! Да ты… ты… ты сама! Молчишь сутками напролет и считаешь, что все остальные тоже обязаны! Знаешь что? Тебе вон, аль-нданна Баирну надо в мужья взять! Ха-рошая же пара получится! Полслова если друг другу раз в сто лет скажете, и то ладно будет!

— Молчи, глупая! — крикнула я. — Ты что несешь?

Вначале Юлеська, а теперь она! Да что ж это такое?!

— Замолчи!

— А что? — Сешму несло, и остановится она уже не могла при всем желании. — Родишь мне прадедушку. Или прабабушку. А может, прадедушку с прабабушкой одновременно! Наш Верховный — мужик что надо, от него и двойни дождаться можно.

Да как у нее язык еще не отвалился, нести такое!

— И вовсе ждать тебе незачем! У тебя уже ралинз есть! Прям хоть сейчас свадьбу играй!

Ой…Провалиться мне на этом месте, прямиком в Междумирье! И все от того, что тот, кого она мне сватала с такой настойчивостью, стоял у порога и улыбался, слушая наш разговор. Он, наверное, уже давно там стоял и все слышал. И неудивительно: вопли Сешмы даже глухой услышал бы!

Сешма наконец-то захлопнула рот и обернулась.

Красота смотреть, как она занялась — даже шея заалела, что твой закат. Подруга вскочила, дернулась было бежать, да только выход-то всего один, и, хочешь не хочешь, бежать пришлось бы как раз мимо. Можно, конечно, и в окно выпрыгнуть, но это было бы уже слишком… А впрочем, Сешма и на окно уже была согласна, лишь бы только удрать отсюда побыстрее!

Аль-нданн Баирну посторонился, освобождая проход, и Сешма стрелой метнулась мимо него в дверь, только пятки засверкали.

— Ой, ду-ура! — выдохнула я вслед, закрывая лицо руками.

От стыда впору было сквозь землю провалиться. Я не сразу решилась подсмотреть сквозь щелочку между пальцами: сильно ли Баирну обозлился?

А он забавлялся от всей души. Ему было смешно. Еще бы! Я на его месте, может, тоже смеялась бы. Но я, к несчастью, была на своем месте, и больше всего на свете мне хотелось сейчас закатиться куда-нибудь малой горошиной и лежать там, покуда в труху не рассыплюсь.

Юлеська тоже сидел тихонько, втянув шею в плечи. Лицо у него было очень несчастным. Наверное, жалел уже, что пришел сегодня.

Аль-нданн Баирну подошел ко мне, посмотрел на книгу. Мне показалось, он был доволен тем, что я читаю эту книгу. Я несмело посмотрела ему в лицо. Зачем-то же он пришел? Снова будем какие-нибудь затейливые артефакты делать?

Он только улыбнулся мне в ответ. Затем отошел к стойкам с оружием. Взял в руки папин флам…

Я смотрела круглыми глазами. Нет, Верховный учил меня, как отдавать мечам Силу. И в оружии он разбирался, а как же иначе. Но видеть его со здоровенным фламом в руках мне еще не доводилось. Клинок ведь в полтора раза длиннее его самого!

Папин флам больше года пролежал без дела, разряженным. Вроде как он принадлежал теперь мне. Но я не имела права владеть столь мощным артефактом. И поэтому Силы в нем не было ни капельки. Его не стали восстанавливать после той ночи, когда погибли мои родители. Я могла бы, конечно, попытаться. Но зачем мне проблемы с патрульными? С этими связываться — себе дороже обойдется, и Верховный мне тут не защитник.

Аль-нданн Баирну тем временем легко поворачивал флам в руках. Я смотрела: это был урок, и, можете не сомневаться, потом с меня спросят. Верховный нарочно проделал все медленно, чтобы я успела запомнить. Концентрация… воля… действие. Флам вспыхнул слепящим огнем, выжигая все тени. На миг, потом все стало как прежде. Лишь клинок жил той особенной жизнью, какая дана артефактам предельной Силы.