Дорога прорезала желтые поля бесконечного подсолнечника неровною лентой и казалась на удивление пустой. Аннетин синий форд шелестел по ней в гордом одиночестве.

Ядрёное кубанское лето выжигало асфальт до нестерпимого блеска. В подсолнухах мелькнул ржавый силуэт брошенной легковушки. Дорога нырнула, съезжая с крутого холма; далеко внизу заголубело озеро, окаймлённое зелёным кружевом ив. За озером, над холмами, проступили тупые зубы грозовых облаков. …Первая неприятность подстерегла форд примерно на четвертом километре, считая от озера. Отключился кондиционер. Вторая неприятность километром позже сразила наповал мотор. И уж терзай ключом зажигание, не терзай его, а толку никакого.

Аннет ругнулась сквозь зубы и полезла смотреть, что там под капотом. Под капотом, насколько позволяли судить Аннетины познания в автотехнике, всё было в порядке. Только заводиться оно не хотело в упор.

Третья неприятность сидела в телефоне: связи не было.

Аннет распрямилась, пнула ногой колесо, процедила сквозь зубы пару строительных слов. Застрять в поле, в самое пекло!

Аннет любила дороги, область знала, как свои пять пальцев. Офисные стены давили, выедали мозг бессолнечной тоской, и потому девушка с радостью согласилась пару дней поездить, — по "городам и весям", как пафосно выразилось начальство, — вместо заболевшего некстати менеджера.

И вот в первой же поездке такая неудача!

Делать нечего, придётся пилить пешедралом к озеру, там дома какие-то виднеются. Если карте верить — село Гришкинское… …Подсолнухи неспешно уплывали назад, солнце жарило без всякой милости. Дорога спустилась в ложбину между двумя холмами, озеро на время скрылось из виду. Аннет шла, шла и шла, ожидая подъёма, после которого как раз ноги и протянуть… но подъёма все не было. Девушка заметила чахлые кустики и древнее, невесть откуда взявшееся бревно, выбеленное солнцем. Села, с наслаждением вытянула ноги. Допила тёплую колу, зашвырнула бутылочку в подсолнухи. Пошевелила ступнями. Босиком пойти, что ли? Ага, сейчас. На асфальте хоть блины выпекай, так раскалился… вон, даже смола сквозь трещины проступила.

Странный цокающий звук, давно уже царапавший сознание, наконец-то обрёл материальное воплощение. Аннет глазам своим не поверила! Мираж, решила. Ущипнула себя за руку, — больно. Мираж рассеяться не пожелал…

По асфальту вышагивал красавец конь вороной масти с белой звездою на лбу. За конём скрипела телега. В сознании всплыло невесть откуда непонятное и нелепое слово "арба". Правил арбой крепкий чубатый дед с усами.

— Здорово, — сказал дед, добродушно жмурясь на солнце. — Заблукала, шо ль? Лезай до телеги, подвезу.

— Спасибо…

Аннет нерешительно подошла к арбе, соображая, как быть. Узкие белые городские брючки для влезания на это, с позволения так выразиться, транспортное средство, совершенно не годились. Девчоночка-подросток, сидевшая у бортика, протянула измазанную ладошку, оказавшуюся неожиданно крепкой.

— Ннно!

Конь неспешно тронулся с места.

— Нежданка, — окликнул дед, не оборачиваясь. — Гарбуза зрежь!

Арбузы лежали в ряд вдоль бортика, крупные полосатые шары. При одной мысли о сочной алой мякоти сладко занемело на языке. Но вежливость не позволяла вот так, на халяву, лопать чужое. Аннет принялась неловко отнекиваться.

Кто б там её слушал! Девчонка со звучным именем Неждана ловко раскроила арбуз, разрезала на несколько ломтей, протянула один. Аннет сглотнула слюну, затем послала к черту вежливость, взяла скибку и впилась в мякоть.

— Отак, — посмеиваясь, сказал дед и воздел палец:- Натурпродукт. Сами ростили…

— Спасибо…

— Выдкиля ты туточки взялась, городская? — спросил дед.

— Машина заглохла, — объяснила Аннет, облизывая пальцы. — И не заводится. А от вас можно будет позвонить?

— Можно, — обнадежил дед, — шо ж нельзя?

Лошадь наконец-то взобралась на вершину холма и начала спускаться. Вывернув шею, Аннет смотрела на озеро. А там было на что посмотреть! Над половиной озера клубились тучи, летел косой ливень, сверкали молнии. Над второй половиной стоял безмятежный солнечный день. Ливень обрезало ровно посередине, словно кто опустил радужное стекло, отделяя непогоду от веселого дня. Воздух наливался радужным свечением, играл семицветными сполохами. Аннет от потрясения забыла даже дышать.

— Нежданка, — строго выговорил вдруг дед. — Не балуй.

Ветер ударил в лицо, сбивая дыхание, понес навстречу стену дождя. Радуга исчезла, словно выключили её. Лишь над Нежданкиной головой ещё трепетало слабое семицветное облачко. Аннет сморгнула, и наваждение исчезло…

Хорошо в непогоду сидеть в тепле, прихлебывая горячее молоко с медом! Пусть лупит в окна дождь, пусть гремит по крыше ветвями старое дерево. Ведь все это там — за крепкими стенами, за тёплой крышей…

Нежданка деловито разливала чай в тонкие фарфоровые, гостевые чашечки. Аннет пыталась разговорить девочку, но та отвечала лишь застенчивой улыбкой. Аннет никак не могла определить, сколько же Нежданке лет. Тогда, на дороге, показалось, будто тринадцать-четырнадцать. Сейчас… с этой удивительной, совершенно детской, улыбкой… больше девяти не дашь. Маленькая, плотненькая, с крупными веснушками на вздёрнутом носике, она ничем не напоминала городских детей, которых Аннет наблюдала ежедневно в магазине.

Те дети делились на два вида. Одним, чистеньким и ухоженным, родители покупали в подарок… неважно что. Если в Аннетином отделе, то — игровую приставку, картриджи к ней или диски. Вторые, бледные, с красными от перманентного недосыпа глазами, выбирали себе игры сами, а уж на какие деньги — бог весть. То ли заработанные честным летним трудом, то ли сэкономленные на школьном завтраке, то ли вовсе краденые…

Нежданка была другой, совсем другой, и Аннет это чувствовала…

— Немовля вона, — вдруг кивнул на девочку дед. — Отродясь гомону с нее ны слыхивали. Ишшо, помню, в люльке лежит, глазками лупает, а и не плачет ни разу…

— Так в город вам надо, — сказала Аннет. — Там уж разобрались бы.

— Ны нада, — сурово выговорил дед. — Одна беда с того городу прёть, не успевашь отгавкивацца.

Аннет с жаром принялась рассказывать — про медицину, про достижения науки и техники, про…

— Ты, девка, вумна сильно да не с того боку, — заявил на это хозяин. — У вашем городе добра нема. Якой в чорта добро, коли вы детей за колючку упихиваете и зарас их за фашистов держите?

— Это вы о чем?! — изумилась Аннет.

— Вона ящик казал, — он ткнул через плечо в отключенный телевизор, древний, как мамонтова кость. — Шо делаится, слов нема. Приходят до хаты и детей ташшат. Гэстаповцы.

Аннет что-то такое краем глаза в интернете видела, мелькало. Подписи какие-то собирали, заголовки один другого звучнее, как-то: ювенальные вампиры, ювенальные фашисты, органы опеки ведут геноцид против народа и все такое. Вроде родители там сами были виноваты — то чайником горячим ребенка били, то бардак в квартире развели, то в собачьей будке малыша держали, то еще что-нибудь такое же зверское. И как у таких родителей детей оставлять?

— Брехня, — отрезал дед. — Вона соседей наших трепали ни за шо, ызвергами выставляли. Воронок сготовили, онуков загребать. Взял я ружжо да и жахнул поверх макувок, зарас в обратки смоталися…

Аннет пожала плечами и не стала спорить, хотя тут много чего сказать хотелось.

В окно сыпануло дробью внезапного града.

— Эва непогодь как разгулялась… — заметил в унисон Аннетиным мыслям дед. — Ты, девка, у нас оставайся. Завтрева поутру скумекаем, шо воно дале делать…

Аннет разбудило солнце. Припекло сквозь раскрытую форточку, пришлось спасаться. Со двора несло многоголосым гвалтом. Орал петух, квохтали куры, гоготали гуси, долбил дерево дятел, орали сумасшедшим мявом коты… Скрипуче пропела калитка, пропуская гостя.