И когда я увидел, как он обхватил Джеффа за шею, бессовестно, у всех на виду, когда Джефф прижал его к себе и замер, не желая отпускать, – я отвернулся, чтобы даже случайно не посмотреть в их лица. Я знал всё, что я на них прочту, теперь уже точно знал.

… Ночью я лежу не шевелясь, дыхание мое ровное, тело расслабленное. Да, я уже уснул, можете не сомневаться. Давайте уже, сделайте это.

Шон осторожно, чтобы не потревожить, высвобождает руку из-под моей головы, перебирается через меня. Джефф его ждет – я слышу, как они приникают друг к другу, возятся в темноте; Джефф что-то шепчет – какую-нибудь пошлость, не иначе – потому что Шон вдруг фыркает и заливается беззвучным смехом; они еще долго перешептываются как девочки-подростки, то и дело зажимая друг другу рот, пока болтовня не переходит в приглушенные стоны и вздохи. Им некуда спешить, и они занимаются любовью медленно, нежно, сдерживаясь до последнего и тем доводя друг друга до изнеможения…

Утром я могу закатить им истерику, но они только снисходительно улыбнутся мне в ответ и потреплют по волосам – точь-в-точь родители, объясняющие хнычущему чаду, что маме с папой нужно иногда побыть вдвоем. Родители не особенно рассчитывают на понимание, и Джеффи с Шоном, видимо, тоже.

О да, они любят меня. Они заботятся обо мне. Я их дорогая игрушка, их ребенок, их домашний питомец, который пропадет, если его предоставить самому себе.

Но между ними… между ними есть неосязаемое. Есть слова, которые они говорят только друг другу. Есть восхитительное соперничество и восхитительное равенство, от которого им обоим просто сносит крышу.

Есть черта, за которую мне больше хода нет.

… Теперь уже всё равно: можно незаметно размазать пальцем по щеке крупную каплю, можно стиснуть зубы и зажмурить глаза, чтобы проклятые каплищи не полились дождем… Хорошо, что они не заметят: это было бы слишком больно, гораздо больнее, чем сейчас.

В конце концов, разве что-то изменилось?

Я по-прежнему люблю их обоих. И хочу, чтобы они были счастливы.