— Постойте! Скажите: что такое, по вашему мнению,

совхозный бухгалтер? Знаете, что обо мне сказал один

член правительства?

Как ни взбешен Коростелев, ему все-таки интересно

узнать, что сказал о Лукьяныче член правительства. Он

начинает слушать.

— Член правительства выразился так: главный

бухгалтер, который много лет проработал в совхозе, годится в

качестве главного бухгалтера на лю-бо-е промышленное

предприятие. Вот как мы котируемся. И, собственно, если

посмотреть — наше хозяйство действительно са-мое

сложное...

— Я думал — он лично о вас сказал.

— Нет. До такой известности я не дожил и не доживу.

Матушка ваша достигла известности, вы, возможно,

достигнете, от души вам желаю... а меня даже в книгу

почета никогда не запишут.

— Почему?

— Потому что для этого надо, чтобы не только я, но

каждый человек в совхозе, от директора до тракториста

включительно, проникся чувством финансовой

ответственности; чтобы он умел учитывать свою работу не только

количественно, но и с точки зрения — во что эта работа

обошлась государству. А при социализме гакой постановки

дела мы еще, к сожалению, не добились. Разве что при

коммунизме, Дмитрий Корнеевич, при самом полном и

развернутом коммунизме будет та<, что трактористка тут

тебе и пашет, тут тебе и калькулирует...

— Ладно, — говорит Коростелев, — ближе к делу. Либо

пускай телята гибнут — либо давайте пятьсот рублей.

— И телята не погибнут, и пятьсот рублей не дам, —

говорит Лукьяныч. — А одеяла вы к вечеру получите, хоть

байковые опять же, но зато бесплатно, так и хматушке

передайте вместе с моим почтением.

После работы Лукьяныч идет в детский сад и вместе

с заведующей и кастеляншей производит выбраковку

одеял. Десяток одеял, какие похуже, он списывает по акту

и велит кастелянше снести Настасье Петровне Коростеле-

вой — «вместе с моим почтением». Заведующей детсадом

он говорит:

— Зайдете, я вам выпишу денег на новые одеяла; есть

такая возможность по смете.

И уходит с победоносным выражением, по пути ущипнув

за щечку какого-то малыша и сказав: «Это чей же такой?..

-Ну, играй, играй!»

Его ценят в тресте, потому что он раньше других

бухгалтеров сдает годовой отчет. Рабочие его любят, потому

что он не задерживает зарплаты: что бы там ни было,

Лукьяныч ляжет костьми, но выдаст зарплату точка в

точку пятнадцатого числа.

Вечером того дня, когда Гречка увез Аспазию, в контору

к Лукьянычу зашла Настасья Петроена, телятница.

— Директор не приехал? — спросила она. Коростелев

был ее сын, дома она звала его Митей, а при

посторонних — директором.

— Не видать пока, — отретил Лукьяныч и, встав, при-

дзинул ей стул. — Что ж это вы, Настасья Петровна,

опытный работник, и не уберегли сына от неприятностей.

— Спала на печке, — сказала Настасья Петровна,—

спала и сны видела, и не приснилось мне, о чем они там

сговариваются. Что Марьяша пишет?

— Скоро будет Марьяша. В середине мая начинаются

выпускные экзамены, — в начале июля дожидаем домой.

Теперь, считайте, все наши детки на ногах. Однако удивил

нас нынче Дмитрий Корнеевич. Мы с вами тут с первого

дня, и не бывало такого случая.

— Меркулов бы его простил, — сказала Настасья

Петровна. (Меркулов был заместитель Данилова,

возглавлявший трест в дни войны, пока Данилов был в армии.) —

Данилов не простит. Страшно не любит, чтоб нарушали

порядок.

— Да посудите: если мы телок, предназначенных для

ремонта стада, начнем раздавать направо и налево...

— Молодой, — сказала Настасья Петровна. — Не

видел, как оно все трудно созидалось и как трудно было в

войну уберечь. Он в первый класс пошел, когда начиналась

первая пятилетка. Они с детства привыкли, что там новый

завод пущен, там канал построили, там сто новых МТС;

им кажется, что всегда так было и никакой тут трудности

нет.

— Предлагаешь ему иной раз проявить самую невинную

инициативу, — сказал Лукьяныч с досадой, — в целях

повышения материально-бытового уровня, так он слышать

не хочет. А тут на — такую отмочил штуку, что вплоть

до министерства...

Отворилась дверь, и вошел Коростелев. Он услышал

последние слова Лукьяныча, нахмурился и, не

останавливаясь, прошел в свой кабинет.

— Зайдете к нему? — спросил Лукьяныч.

— Дома поговорю. Расстроенный пришел...

— Ну, а я зайду!—сказал Лукьяныч воинственно.

Он приоткрыл дверь кабинета:

— Можно?

— Да? — спросил Коростелев. Он стоял в шинели и

фуражке, собираясь уходить, и читал рапорты, которые в его

отсутствие были положены ему на стол.

— Дмитрий Корнеевич, — сказал Лукьяныч, — я по

поводу этой телки.

— Деньги за телку поступили на наш счет? — спросил

Коростелев.

— Поступили; но это не имеет значения...

— Только это имеет для вас значение, — сказал

Коростелев.— За политическую сторону отвечаю я. Если вам

мои действия кажутся незаконными — обращайтесь в

прокуратуру.

Энергично запахнув шинель, он вышел. Но едва

захлопнулась за ним громкая, на тугой пружине, дверь конторы,

едва сделал десяток шагов прочь, как его окликнули:

— Товарищ Коростелев!

Его догонял Бекишев.

Бекишев приехал в совхоз в начале года. Небольшого

роста человек, с лицом умным и спокойным, с большим

открытым лбом; прямые (русые волосы гладко зачесаны

назад, и улыбка тихая, серьезная.

Они долго разгова.ри(вали в коростелевском кабинете.

Коростелев смаху стал было говорить Бекишеву «ты», но

тот упорно держался на «вы», — пришлось перейти на

«вы» и Коростелеву. Несмотря на это, с Бекишевым было

легко, просто.

Бекишев рассказал о себе: был на фронте

политработником, до !войны учился в университете, окончил два кур-

са биологического факультета.

— Решил учебу не продолжать?

— - Буду учиться на заочном.

— Трудновато придется.

— Партия велела идти работать.

— Как тебя по имени-отчеству? — спросил Коростелев.

— Бекишев зовите, не выйдет по имени-отчеству, —

улыбнулся Бекишев. И объяснил, что ему трудно

запоминать имена-отчества и потому он всех будет звать по

фамилии и его просит звать по фамилии. Так было, сказал он,

и в университете и в армии.

— Ладно, давай так, — сказал Коростелев и

поправился. — Давайте так, товарищ Бекишев.

— У меня просьба, — сказал Бекишев. — Дайте мне

практически работать в совхозе.

— Найдешь время?

— Найду.

— Это ты правильно, — сказал Коростелев. — Заочный

плюс практика —через три года будешь специалист. На

первой ферме вакантная должность зоотехника, раньше

чем к осени все равно никого не дадут, — приступайте.

— Хорошо, — сказал Бекишев.

И начал работать, обращаясь за советами к Иконникову

и к рабочим. Ему было трудно; выражение серьезной

озабоченности редко сходило с его лица. Только когда

улыбался — исчезало это выражение, и лицо вдруг озарялось

добрым молодым светом.

По рекомендации райкома его выбрали секретарем

партбюро. Коростелев присматривался: работает человек без

звона, а работа видна. Возобновилась партучеба, со-всем

было заглохшая. В общественной жизни оживление, даже

Иконников — и тот включился: читает в красном уголке

лекции.

К Бекишеву приехала жена. Она смуглая, красивая,

смешливая, с проседью в пышных темных волосах. От

паспортистки стало известно, что она на восемь лет старше

Бекишева. По этому поводу возникли разговоры и споры.

Одни находили, что нехорошо, когда жена старше мужа.