Когда она легла рядом, он не шевельнулся.

Что да, то да — у него было неладно.

VIII

Ночью Магали несколько раз вставала. Наконец и он поднялся вслед за ней и нашел ее в детской, склонившейся над аквариумом. В ультрафиолетовом свете ее лицо выглядело мертвой маской.

— Как ты думаешь, с ним все в порядке? Мне кажется, он не дышит. Не знаю почему, все время лезут в голову мысли про внезапную смерть новорожденных.

Он подошел и наклонился к стеклу. Гамба наполовину зарылась в разноцветные камешки. От колебаний воды под действием двенадцативольтного моторчика ее усики плавно покачивались.

— Да нет же, смотри, он шевелится… Успокойся… С ним все хорошо… Не стой тут… Ты же знаешь, дети в этом возрасте все впитывают, как губка. Если ты будешь нервничать, он занервничает тоже.

Магали вернулась в постель.

— А если он нас позовет, как мы узнаем? — тут же спросила она. — А если ему приснится кошмар?.. Или что-нибудь заболит?..

Ни на один из этих вопросов у него не было ответа. Он выдавил из себя:

— Как-нибудь узнаем… я уверен…

Она повернулась к нему спиной и, перед тем как уснуть, сказала:

— У тебя всегда все просто, никаких проблем.

Он не ответил. Напрягся, пережидая волну ярости, такую огромную, что ему хотелось размозжить голову Магали об угол платяного шкафа из «Икеи». И не противился следующей волне, еще огромнее, волне отчаяния, которая накрыла его с головой и швырнула в пучину соленых снов.

IX

Проснувшись утром, он обнаружил, что один в постели. Магали уснула в кресле в комнате Жереми. Он подумал, не разбудить ли ее, но не стал.

Позже, когда он, умытый, побритый и одетый, был готов отправиться на работу, где его ждали директор по продажам и представительница заказчика, Магали окликнула его с лестницы:

— Ты уходишь и даже не попрощаешься?

— Решил дать тебе поспать, ты, наверно, вымоталась.

— Не поцелуешь малыша?

Он улыбнулся. Такой фальшивой улыбкой, что все заныло внутри. Поставил портфель на пол. И поднялся в детскую.

— Спит еще, наверно, — сказал он.

— Проснулся, — ответила она.

Он вошел в детскую.

И правда, Жереми проснулся.

Гамба плавала вверх-вниз в облаке обогащенного протеинами сухого корма, который Магали засыпала в аквариум. Он подошел ближе, соображая, надо ли ему что-то сказать. Почувствовав взгляд Магали, выдавил:

— Привет… Ты сегодня молодцом.

Челюсти гамбы ритмично двигались, странным образом напоминая часовой механизм.

— Он проголодался. Уплетает за обе щеки, — сказала Магали.

— Вот видишь, здоров, все в порядке.

С этими словами он повернулся к двери, чтобы уйти.

— Почему ты не хочешь его поцеловать? — спросила Магали.

— Но ведь… Как же… — только и пробормотал он.

Она не дала ему договорить. Подошла. Запустила руку в воду. Жереми попытался спрятаться за пластмассовым рифом.

— Я не знаю, я… — нерешительно залепетал он.

Магали ловко ухватила креветку и вытащила ее из воды. Раскрыла ладонь. И чмокнула сероватый панцирь своего сына.

— Вот видишь, — сказала она.

Он подошел. Наклонился. Поцеловал. Холодное. Соленое. Пахнущее крытым рынком.

Магали вернула гамбу в аквариум, и та проворно зарылась в цветные камешки на дне.

— Я позвоню педиатру. Пора записать его на прививки. Ты пойдешь со мной? — спросила она.

— Слушай, у меня работы по горло. Я вряд ли выкрою время.

В машине он сунул в рот жевательную резинку. В очередной раз вспомнил венгерку-практикантку. С горечью подумал, почему для жизни не существует клавиш «rewind», «hack» и «delete». Интересно, будет ли когда-нибудь вознагражден его ответственный подход? Хотелось верить, что за каждый облом, за каждый плевок в лицо от судьбы где-то засчитываются очки, по сумме которых, дай только срок, ему будет со скидкой отпущено счастье.

На работе он никак не мог сосредоточиться. Директору по продажам пришлось несколько раз повторить ему слово «баланс», а представительница заказчика недовольно фыркнула: «Если вам неинтересно меня слушать, так и скажите».

Он извинился. Подумал, что его запросто могут уволить за грубый промах. Как тогда жить без зарплаты с Магали и гамбой? Тут он с ужасом понял, что остаться без работы — значит сидеть дома и заниматься аквариумом. Нет, решено: работать, работать и работать, уходить на рассвете и возвращаться затемно. Так будет лучше. Спокойнее. Не придется идти к педиатру, не придется записывать… это в школу, ходить на родительские собрания, выслушивать учителя, который будет талдычить, что у Жереми проблемы с общением, что в школе ему трудно, особенно на переменах, что он должен, ради его же блага, преодолеть робость и не прятаться чуть что под свой пластмассовый коралл… А еще ведь устраивать дни рождения — нет, нет и нет.

Он будет работать, как каторжный, и больше ничего не желает знать.

X

Труднее всего дались открытки с оповещением. Поместить ли на карточках фотографию Жереми? Магали говорила: обязательно, а почему, собственно, нет? Он осторожно предлагал что-нибудь другое: пейзаж, букетик цветов, плюшевого мишку… Они долго спорили, и в конце концов она настояла на своем.

Он думал, что ему плевать, но потом представил, как это сообщение придет к нему на работу, его получит директор по продажам, покажет сослуживцам… он станет для всех отцом ракообразного, и в обеденный перерыв за столом люди будут прятать глаза и избегать скользкой темы, гадая, можно ли спрашивать о семье или нельзя, утешать его или не стоит.

Придется пройти и через это, никуда не денешься.

Они пригласили профессионального фотографа, специалистку по младенцам. Как она сказала, ей нравилось улавливать у них «эмоцию взгляда». Удалось ли ей это с гамбой? Он так и не понял. Фотографиня уверяла, что да, и Магали тоже как будто разглядела «некий отсвет».

Карточки были разосланы в понедельник утром, и со вторника его мутило. Он знал, что это ощущение продлится долго.

XI

Магали ушла от него, когда Жереми исполнился год.

Он не ожидал ничего подобного. Месяц за месяцем он с головой уходил в работу, с каждым днем чуть больше поддаваясь мелкой тирании директора по продажам и плохому настроению представительницы заказчика. В обед никто из сослуживцев не спрашивал его о сыне, а когда приходила очередная практикантка, ей, очевидно, давали понять, что с ним не стоит затрагивать тему семьи. Все прятали от него глаза, он это видел. Но неловкое молчание все же было лучше, чем неприятная необходимость говорить о гамбе.

На Пасху, в выходные, Магали настояла, чтобы они съездили отдохнуть всей семьей. Рано утром скоростным поездом они выехали в Бретань. Он тащил чемоданы. Она несла контейнер из матовой пластмассы, за стенками которой угадывалась тень Жереми.

Как ни странно, эту поездку он совершенно не запомнил. В памяти занозой остался только дорогой и неудобно расположенный отель типа «bed and breakfast», да еще долгая прогулка против ветра, во время которой Магали не проронила ни слова и прижимала к груди треклятую посудину с Жереми, неотрывно глядя на море.

Когда Магали сообщила ему, что уходит, оказалось, что она все обдумала. Заранее сняла квартиру. Дом оставляла ему. Не претендовала на алименты, лишь бы больше его не видеть, разве что ровно столько, сколько необходимо для гамбы.

Она сказала, что консультировалась с детским психологом, и тот считает, что ребенку в возрасте Жереми нужен отец, поэтому лучше всего будет раздельная опека.

«Неделя через неделю» и месяц в летние каникулы.

Он ничего не понимал. Ему хотелось вспылить. Он вспылил. Спросил, что она себе думает, с какой стати все за него решила, если она кого-то встретила, то хорошо скрывала свои шашни, а о нем она подумала, она соображает, на минуточку, как он будет устраиваться, с работой и всем прочим?