Магали осталась невозмутима. Выслушала его спокойно. Ему показалось, что ей тоже знаком фокус с якорением из нейролингвистического программирования. Она ответила ему, что никого не встретила, просто больше «так продолжаться не может». Полчаса спустя она ушла из дома с гамбой. В дверях сказала, наклонившись к контейнеру:

— Ничего… Ничего… Ты увидишь папочку через неделю.

Он остался один.

Поел один.

Уснул один.

Ему подумалось, что он превращается в животное, и это ощущение не покидало его всю неделю, противно смешиваясь со страхом перед воскресеньем, когда, в четыре пополудни, Магали должна была прийти с гамбой… то есть, с Жереми в пластмассовом контейнере, и ему предстояло остаться наедине, face to face ^[1], со своим единственным сыном, что не укладывалось у него в голове.

Он поразмыслил и в четверг пришел к выводу, что эту ситуацию надо воспринимать как болезнь.

Хроническую.

Вроде малярии.

Болезнь, которая прицепляется на всю жизнь и регулярно дает о себе знать.

XII

Магали пришла в воскресенье без десяти четыре.

Она принесла пластмассовый контейнер с гамбой внутри. Принесла коробку обогащенного протеинами корма, «на всякий случай». Сказала, что на среду сын записан к педиатру, дала ему страховую карту и попросила не забыть вернуть ее в следующее воскресенье.

Попрощалась.

Поскребла стенку контейнера и прощебетала что-то вроде: «Будь умницей, мой золотой».

Он нашел, что она прекрасно выглядит.

Она ушла, и он остался один.

Один с Жереми.

Через пять минут он спросил: «Ну как ты?»

Подавил желание хлопнуть рюмку водки.

Поднялся в детскую, открыл пластмассовый контейнер, где гамба перебирала лапками в пятнадцати сантиметрах воды.

Он переложил ее в аквариум. Насыпал немного обогащенного протеинами корма.

Сказал: «Круто, мы отлично проведем неделю вдвоем, по-мужски». Эго прозвучало как заупокойная.

Он спустился и хлопнул рюмку водки.

Что делать дальше, он не знал.

Подумав, снова поднялся в детскую.

Гамба зависла в воде, все так же перебирая лапками.

Он сел. Подождал немного. Прислушался к себе, надеясь ощутить что-то похожее на отцовскую любовь. Но ничего не почувствовал. Может быть, просто любовь? Тоже не вышло. Хотя бы душевную теплоту? Ничего в нем не шевельнулось. Он видел перед собой креветку. Большую креветку, каких десятки на своем веку он съел в паэлье.

Он снова спустился и хлопнул еще рюмку водки.

Его дом был пуст.

Его сердце было пусто. Его постель была пуста.

Он посидел, тупо глядя в стену кухни, а потом в нем созрело решение.

Решено.

Он полюбит креветку, да, он полюбит Жереми, полюбит своего сына.

И без разговоров. У него получится.

Он вернулся в детскую.

Сел.

Сосредоточенно уставился на креветку.

И стал ждать, когда снизойдет.

Двенадцативольтный моторчик немного отвлекал, ультрафиолетовое освещение тоже. Но ничего, и не такое переживали. Переживали директора по продажам, которому целый год пришлось покупать туалетную бумагу, переживали представительницу заказчика, под взглядом которой он превращался в лужицу мочи на кафельном полу мужского сортира в придорожной забегаловке.

Ясное дело, переживали и не такое.

Он спросил:

— А ты? Ты меня любишь?

Никакого ответа.

Он спросил:

— А ты будешь обо мне заботиться, когда я состарюсь и выживу из ума?

Никакого ответа.

— Хочешь, почитаю тебе сказку?

Никакого ответа. Он почитал ему про слоненка Бабара и Санта-Клауса.

Никакой реакции.

Он сказал:

— Ладно, я тебя все равно люблю.

И ушел спать.

В понедельник на утренней летучке, где обсуждались планы на неделю, он ударил директора по продажам. Прямым хуком в челюсть. Бац! Потому что тот его достал, сколько можно посылать ему документы в формате PDF, он же просил в Excel.

А потом, до кучи, чуть не задушил представительницу заказчика, ее лицо наливалось красным-красным-красным, пока сослуживцы его не оттащили.

Дома он сразу поднялся в детскую к гамбе.

— Я потерял работу.

Никакой реакции.

— На меня заявили.

Никакой реакции.

— Теперь у нас с тобой будет больше времени.

Никакой реакции.

— А как там мама? К ней дядя приходит?

Никакой реакции.

— Знаешь, мама твоя потаскушка еще та. Только ты ей этого не повторяй. Вырастешь — поймешь.

Никакой реакции.

На работу он больше не пошел. Ни во вторник, ни в среду, никогда.

В пятницу позвонила Магали, ее интересовало, как поживает Жереми.

— Отлично, — ответил он. — Нам очень весело.

В детской гамба, по-прежнему безмолвная, вяло покачивалась в воде.

После телефонного звонка он задумался. Неужели таков финал его истории: один как перст посреди комнаты перед аквариумом?

А потом ему пришло в голову кое-что получше.

Он спустился в кухню. Взял сковородку, поставил на стеклокерамическую конфорку, налил масла, порезал луковицу, зубчик чеснока. И поднялся за Жереми.

— Пошли, детка, — сказал он.

Выловил его. Положил в пластмассовый контейнер. Спустился. Масло разогрелось, лук стал прозрачным. Приятный новогодний запах наполнил кухню.

Он достал Жереми из контейнера. Тот задергался, засучил лапками. Он ополоснул его под краном, и тот задергался еще сильней. Он запечатлел поцелуй на сером панцире гамбы и кинул ее на сковородку.

Масло зашипело. Серое стало ярко-розовым. В холодильнике он нашел полбутылки белого вина. Налил себе стакан. Перевернул Жереми раз-другой и, подцепив вилкой, снял со сковородки. Разделал его, отделил головку, лапки и положил в рот первый кусок.

Какое чудо.

Он улыбнулся.

Давно уже он так не улыбался.

На душе было легко.

Все встало на свои места.

Он любил сына.

notes

Примечания

1

1. Лицом к лицу (англ.). (Прим. перев.)