К слову, пока они были вполне приличными. Ровными, ухоженными, а подъем чувствовался скорее глазами, чем ощущениями. Соплеменник Мариуса не обманул, обещая, что первая часть маршрута будет необременительной.

Первая горная преграда, которую надо было преодолеть, совершенно не внушала опасений. Высотой хорошо если в тысячу футов, умеренной крутизны. Правда, тропинка уже вовсем не утоптанная дорожка, а где-то к середине горы напрочь терялась в темноте, как Флавий не пытался ее разглядеть, даже ночным зрением.

− Что ж, перемахнем пригорочек? − Флавий задорно оглянулся на спутников.

Вампир картинно зевал, арабеска прыгала на одной ноге, вытряхивая камушки из своих легких башмаков для длительной ходьбы.

− Да разве ж это пригорочек? − прозевался, наконец, Мариус. − То ли еще будет.

И с этими словами быстрым шагом припустил в гору, как будто направление движения — вперед ли, вверх ли или еще куда, − не имело для него никакого значения. Флавий озадаченно крякнул и устремился за вампиром. Гиза замешкалась со шнуровкой и догнала их минуты через две — легким упругим бегом.

В то же самое время…

Марика завершила приготовления и уселась в центре свечного окружения. Ведовство свечами — оно самое простое, не требующее ни каких-то особых душевных сил, ни, по большому счету, умения. Знай себе рисуй на полу якасты, да своди их концы с подсвечниками. Труднее было нацелить заклинание на чужих людей, да еще на чужбине. А пробуждать свое видение — считай, дня два только на песнопения уйдет, да может и не сработать. Слишком коротка их встреча была, с этим слепым, но зрячим романом. Не успела духовная ниточка связать Марику с этим странным витязем.

Странным, ведь Марика поначалу даже испугалась — не издавал он ни мужского, ни женского, ни звериного дыхания. Только кисловатый запах металла, да еще припорошенный каким-то теплым, созидающим тленом. Но оба запаха принадлежали, без сомнения, человеку сильному, справедливому и смелому. Любой человек пахнет — нужно только уметь уловить запах. Кто-то умело его скрывает, что до последнего момента не почувствуешь, а кого-то за десять верст слышно. Этот роман пах сильно, справедливо и смело… и ох как приятно, чего уж от себя самой таить.

Свечи догорели до середины, и Марика закрыла глаза. Сейчас огонь центральной свечи доберется до волоска романского витязя, который девушка незаметно сняла с изумительно белой одежды, и ведовство начнется…

Огонь ничего не уничтожает. Это домыслы простых людей, видящих только простые вещи. Вода у них мочит, ветер сушит, солнце греет, а огонь — сжигает. Чушь и нелепица!

Вода дарует жизнь. Младенец в утробе матери подобен рыбе — вода оберегает и защищает, вода дает ему расти в чреве без неудобства и стеснений.

Ветер — глас Бытия. Ветер доносит до нас звуки битв, ветер несет дурные или хорошие вести, ветер управляет нашими желаниями, подталкивает или, наоборот, препятствует нам на жизненном пути. Только вечным ветрам подвластны огромные расстояния — от северных снегов до южных пустынь.

Солнце — это наши души, покинувшие бренные тела. Солнце придает силы грядущим поколениям, наполняет жизнь силой сопротивляться смерти. Плохие души, недобрые, покинувшие тела со злыми мыслями, затеняют Солнце, покрывают пятнами. Когда Солнце болеет «оспой плохих душ», на земле творятся страшные деяния, идут войны, а люди забывают о цели бытия — жизни ради жизни.

Огонь — это символ нашей жизни, наших верований, учений, устремлений и деяний. Весь отведенный человеку срок — с рождения до упокоения, − подобен огню, который разгорелся из маленькой, но ослепительной искорки зачатия, усилился бурной вспышкой юности, разгорелся ровным огнем зрелости, умерился до ровного, теплого и мудрого тления старости и, наконец, погас совсем, оставив о себе золу воспоминаний.

Сейчас Марика взывала именно к огню, к недавнему прошлому ее жизни, соприкоснувшейся в своем движении с жизнью другого человека. Свеча Марики стояла незажженная — ее время не настало. Свеча романа Флавия догорела до волоска, готовясь сжечь его.

Не сжечь. Изменить.

Огонь ничего не уничтожает, как не может ничего и никого уничтожить жизнь. Огонь — он лишь меняет, как меняет вокруг себя человек все, до чего прикоснется.

Недлинный волос превратился в легчайший дымок, который подхватил ветер бытия и донес до чуткого обоняния Марики. Девушка набрала полную грудь воздуха и задержала его. Теперь — главное не выдохнуть, иначе единственная ниточка, связывающая ее со слепым романом, порвется.

Не выдыхая, Марика зажгла свою свечу. Надо дождаться, пока в свете ее сгорит длинный светлый волос потомственной ведуньи московского удела Великой Ордынской Руси.

Дождешься − узреешь, почувствуешь, узнаешь.

Испугаешься удушья, боли в груди, нытья в подбрюшье, колотья в боку, выдохнешь раньше срока — и… какая же ты после этого ведунья?

До волоса свеча горит долго, очень долго… Сначала заныла грудь, всем своим естеством, выталкивая застоявшийся воздух в жажде глотка воздуха свежего. Это ничего, это всегда так. Раньше ведунья сдавалась через минуту-полторы, не выдерживая боли. Но подобно мужчине, со зрелостью обуздывающий миг сладостной любовной вспышки, Марика научилась держать в себе дыхание очень долго. Сначала две минуты, затем три, потом пять.

А свеча до волоска горит семь с четвертинкою.

Ныряльщики за плохеньким черноморским жемчугом уверяли, что шесть минут это предел. Но они ведь просто люди.

Боль в груди отступила, Марика перестала ее ощущать, и теперь не нужно себя сдерживать — жажда воздуха отошла, растворилась. Вместе с ней привычно исчезли и ощущения тела — сначала ступни, колени и бедра, потом онемение поднялось выше, обмотало плечи, заключило в ласковые теплые объятия шею… сердце, до этого молодое и энергичное, сдалось, отдавшись на милость такого желанного сейчас покоя.

Тук… тук-тук… тук… Все больше паузы, все тише стук. И вот, оно уже почти молчит, изредка лишь лениво толкая грудь. Все реже и реже. Можно аккуратно выдохнуть, но не всей грудью, а оставив в ней тот самый запах сгоревшего волоска. Вот только горло не хочет повиноваться, открыть путь выдоху…

Самое сложное умирающему от удушья — выдохнуть.

Глаза застилает темнота, и только одна свеча с воткнутым у подсвечника волоском в глазах у Марики.

Семь минут с десятиною…

Глаза закрываются совсем.

Семь минут с осьмушкою…

Голова клонится на грудь, а грудь − вперед на свечу.

Семь с пятушкою…

Сердце делает последний тук и замолкает. Марика улыбается и падает на огонек… огонь… костер… пожар, целое море огня!

Семь с четвертинкою.

Волосок вспыхивает в беззвучном крике, превращается в дымок. А над ним уже склонилась фигура девушки с застывшей улыбкой на губах и закрытыми, но продолжающими видеть огонь глазами.

«Проснись!!!»

Девушка одним мигом открыла глаза и судорожно втянула в себя воздух. Вместе с запахом.

Страшная боль пронзила грудь, руки и ноги затрясла судорога, в глахах — огненная круговерть, метель искр, искорок и искрищ. В онемевшее тело впились орды иголок, а сердце замолотило так, что, казалось бы, ему место не в груди с другими органами, а в кузнице, месте с молотами, маслом и мехами.

Ведовство состоялось.

Теперь Марика знала и где слепой роман со своими друзьями, и что ему грозит, если она не успеет предупредить, огородить, спасти! И самое главное, гости из Столицы мира могли натворить столько дел, что устанешь разгребать.

«Ну, Мусанбек, рожа татарская, доберусь же до тебя!» − в гневе пообещала Марика.

Примерно к двум часам ночи, когда группа преодолела уже добрые полпути, рельеф сменился. И очень сильно. То, что местные круды называли тропой, на самом деле было лишь последовательностью ориентиров, придерживаясь которых можно попасть из одной точки в другую. Не будь с ними Мариуса, хорошо читающего ориентиры в кромешной темноте, ночной переход оборвался бы уже несколько раз. Либо заплутали бы, либо кто-нибудь сорвался бы с «тропы» в ущелье.