Но Игорь, сын Кудаев остался в бесконечно далеких степях Восточного предела. И от нее, дщери Игоревны Марики, сейчас зависит — вернется ли он в Москов-стан или нет.

Лошадь сипела, стараясь надышаться холодным воздухом. Лежала на боку, посучивая избитыми в кровь ногами. С губ хлопьями валилась кровавая пена — Марика пыталась держать узду как можно слабее, но под конец бешеного галопа скакун начал мотать головой, сам себе раздирая рот закусом.

Марика подошла к животному. То, почувствовав человека, перестало мельтешить ногами, напряглось и жалобно фыркнуло.

− Нет, животинка, больше тебя пытать никто не будет, − произнесла девушка, склонившись к шее животного. − Ты молодчина, просто сказка, а не лошадь. Ты самый лучший скакун этого света.

Скакун молчал, лишь вздувая покрытые выступившей солью бока. Глазом косился на своего мучителя, признавая, впрочем, за человеком право требовать от себя и возможного, и невозможного. В паре «человек — лошадь» бог и царь только человек. Так заведено тысячи лет назад, и не ему, почтовому скакуну, этот порядок менять.

− Ты был самым лучшим скакуном этого света, − повторила девушка, перешагивая через шею животного. − И на том свете тоже будешь лучшим.

Марика произнесла слова, склонилась к конской голове, из складок плаща достала нож и одним быстрым движением перерезала лошади горло. Увернулась от брызнувшей крови, отошла на пару шагов. Загнанный скакун даже не дернулся — не было сил. Лишь хрипел кровавыми брызгами и смотрел на человека, признавая за ним власть делать то, что пожелает.

Царь и бог — это человек. Не лошадь.

«Себя проще….», − подумала Марика, сглатывая противный комок в горле.

Именно потому, что проще, поэтому и не годится. Вот выполнит однажды поставленную самой себе же цель, тогда вольна поступать и как проще, и как лучше, и как хочется.

А пока — как нужно.

− Все, последний подъем, − пообещал вампир.

− Вот спасибо, − рыкнула волком арабеска и закашлялась. На этот раз сильно, с раздирающими горло спазмами. Присела на колено, пока не отпустят судорожные рывки, сотрясающие тело.

Флавий тоже был на пределе. Если бы он знал, на что их толкает уверенность в собственных силах — трижды подумал бы, прежде чем двигаться по этому маршруту. И в любом случае не взял бы с собой Гизу.

Последние перевалы были чудовищно тяжелыми. Вымороженный под утро воздух заставлял даже нгулу, не обязанного поддерживать постоянную температуру тела, активно двигаться, чтобы не смерзся металл суставов. Черная пыль, заменяющая римлянину кровь, казалось, разом превратилась в высушенный вековыми ветрами песок, стирающий все, что попадется в пути. Может быть, восстановись половина легких, было бы полегче, но сейчас Флавий дышал с трудом. Горло тоже смерзлось и пересохло, отказываясь членораздельно говорить. Во всяком случае, пока не прокашляешься, что и демонстрировала Гиза. Но ирония была в том, что в новом теле именно способности непринужденно кашлять Флавий и не имел.

Каково же пришлось спутнице — он даже отказывался думать. На Гизу нацепили всю теплую одежду, но это не спасало от задубевших пальцев и крайней усталости. Раз в полчаса Флавий доставал из запасников своего организма порцию энергии и превращал ее в тепло рук, согревая замерзающую арабеску. Пару раз та улыбнулась и даже однажды сказала «спасибо», одними губами, посиневшими от холода. Но было видно, что привыкший к безусловному повиновению мышц ночной убийца сам не верит в предательство своего тела.

Вершины Фэгэраш умели мстить за легкомысленное к ним отношение. За шуточку насчет «пригорочка», отмоченную еще в долине, Флавий готов был проглотить собственный автоклинок. Только вот беда — тот наглухо примерз к металлической кости и выскакивать из предплечья не хотел.

Памятником человеческому бессилию стоял вампир. В морозную ночь он ничуть не потерял силы и ловкости, но сейчас сдавал прямо на глазах. Полчаса назад это была сама уверенность, а подколам и шуткам над «подмороженными» людьми не было счета. Флавий мысленно раз десять пообещал разобраться с наглецом как только… как только догонит.

Сейчас круд вот он — можно достать рукой. Даже без автоклинка.

Но чем светлее становились горы, тем больше уходил в тень трансильванец. Сначала он перестал докучать шутками. Потом чуть-чуть сбросил темп, и Флавий с Гизой смогли его нагнать. И вот теперь, стоило солнечному диску появиться из-за восточной вершины, Мариус окончательно сдулся.

Куда девался щеголеватый франт в развевающимся на пронизывающем ветру плаще и в широкополой шляпе? Фигура вампира разом потеряла и шарм, и объем, и даже, казалось бы, рост. Круд совсем по-человечески потирал ладони, разгоняя кровь или что там у них течет в жилах.

− М-мы успели д-до утра. Я не верил, но м-мы успели, − улыбнулся Мариус.

Но на этот раз не противной ухмылкой всемогущего существа, а скромной улыбкой обычного юноши-проводника.

− Что это? − насторожился Флавий, заслышав странный шум.

Где-то далеко, то ли на юго-западе, то ли на западе раздался непонятный гул. Гул нарастал, раскатываясь по горам, и теперь было окончательно невозможно понять, откуда он исходит. Казалось, гудели все горы сразу — и каждая на свой лад.

− Арр… кхр… артиллерия, − пояснила девушка, вставая с колена. − Легионы пошли на штурм. Забрасывают мятежников всякой горючей чепухой…

− Тогда и н-нам надо п-поторопиться.

К вампиру вернулась дневное заикание… и хорошие манеры. Юноша помог арабеске подняться и участливо поправил на ней сбившийся плащ. Гиза восприняла это как само собой разумеющееся и, пошатываясь, первой двинулась по тропе.

Вниз. Теперь только вниз.

В то же самое время…

Последнее дело — использовать для своих нужд чужую кровь. Кровь — это же вместилище жизненной энергии, того, что поддерживает в человеке душу. Порождения злых богов, ночные твари вурдалаки хорошо это знают. Для них кровь человека — изысканное питье. И дурманящее, и придающее сил одновременно. Но в отличие от местных упырей, вурдалаки никогда не ограничатся лишь глотком. Человек, попавший к ним, обречен, а душа его, лишенная подпитки энергией крови, медленно угасает, лишенная возможности переродиться в другом теле.

Ритуалы крови — это уже не светлое ведовство во всей его мощи. Это запредельно страшные, уродливые и кровавые обычаи ведовства темного — то есть самого что ни на есть колдовства. Богомерзкого и потому настолько сильного.

Марика подождала, пока животное окончательно лишится остатков жизни, в последний раз дернув ногами. Крови пролилось, как и ожидала девушка, немного. Куда меньше, чем осталось внутри. Но вполне достаточно для ритуала.

Какое счастье, что богомерзкое колдовство не требует решительно никаких символов. Чертить их на каменистой почве здесь, в темную и холодную ночь Марике не хотелось. Но сейчас якасты не нужны — нужна только кровь. Этого несчастного животного, потом своя и, наконец, хотя бы немного чужой. Там, за неприступными горными стенами.

Ножом она аккуратно надрезала запястье и сбросила несколько черных в ночи капелек в лужу у лошадиного горла. Потом уронила нож на землю и тщательно заговорила ранку. Оставалось только сотворить небольшое и доступное даже неумелой дуре ведовство поиска смерти — а далее… Далее последует нечто, что однажды чуть не уволокло ее в черные глубины того-что-хуже-смерти. Шесть недель ее оттуда вытаскивали сильнейшие ведуньи всех соседних племен. Шесть недель мрака и забвения.

Но сегодня все будет иначе.

Девушка присела на корочки и зашептала первые фразы наговора. Слова сами выплывали из памяти и сливались в прихотливые цепочки. Любого учителя словесности они вогнали бы в крайнюю степень недоумения — традиционные для русских оседлых славянские слова причудливо переплетались и с родственными кочевыми татарскими, и с арабскими, и с еще целым ворохом разнообразных языков и диалектов, коими там щедра земля русейская.