В пять часов субботнего утра я сидел в кабинете на Леонард–стрит, изучая бумаги из папки. Питкина отпустили домой получасом раньше из другого помещения. Комната, в которой находился я, предназначалась для хранения документов, а отчет в моих руках касался передвижений Джоя Брукера вечером четверга после его ухода от Вульфа. Точность некоторых утверждений Брукера вызывала сомнения, и я пытался отыскать зацепку, позволившую бы говорить о том, что ездил он вовсе не домой в Бруклин, а к Саре Джеффи или Дафни О’Нейл.
Внезапно чей–то голос произнес:
— Эй, Гудвин, легче на поворотах!
В комнате сидели еще помощник районного прокурора и два клерка, разбиравшие бумаги, голос принадлежал помощнику прокурора. Я зевнул. При том, что я действительно спал на одну треть, смешно было притворяться, будто я в состоянии читать.
— Внизу есть комната с диваном, — сообщил кто–то из них. — Сейчас там никого нет. Сегодня суббота.
Я бы заплатил миллион долларов, лишь бы очутиться в постели, и потому отказался. Взамен я встал и объяснил, что пойду ненадолго прогуляться. Но сделал по–другому. Уже ступив на тротуар, я с удивлением обнаружил, что на улице светло. Утреннее солнце помогло мне разогнать сон и вернуть точность зрения. Скоро я поймал такси и назвал шоферу хорошо знакомый адрес.
Тридцать пятая Восточная улица была пустынна, когда я, расплатившись с водителем, выбирался из машины. Парадную дверь, очевидно, закрыли на цепочку, и я, вместо того, чтобы подняться на крыльцо, спустился по четырем ступенькам к черному ходу и позвонил. Сигнал должен был раздасться в кухне и в комнате Фрица. Послышались шаги и возня у двери. Фриц обозрел меня через глазок и только потом открыл.
— Великий боже, — промолвил он, — ты ужасно выглядишь.
Я объяснил, что забежал именно исправить внешний вид, извинился за беспокойство и поднялся наверх. Мимо кабинета я прошел, даже не заглянув в него, проник в свою комнату, принял душ, побрился и переменил одежду на чистую. В результате я стал выглядеть либо лучше, либо нет, но самочувствие улучшилось значительно. Снизу до меня донеслось движение на кухне, и я прошел туда. Фрид надевал передник.
— В чем дело? — спросил я. — Сейчас только половина седьмого.
— Апельсиновый сок через две минуты, завтрак — через десять.
— Я ухожу.
— Сперва поешь.
Я подчинился. Фриц составил мне компанию, сидя на табурете и зевая во весь рот. Неожиданно он заметил:
— Это становится традицией.
— Что именно?
— Ранний завтрак. Вчера немного позже, чем сегодня, я подавал Вульфу и Саулу яйца–пашот.
Моя рука, несущая к губам блины, замерла на полпути.
— Что ты делал?
— Подавал Вульфу и Саулу яйца–пашот.
Я положил блин куда следовало и медленно разжевал его. Саул Пензер выглядел хуже, а работал лучше любого сыщика, о котором мне когда–нибудь приходилось слышать. Он был настолько хорош, что мог трудиться в -полном одиночестве, получая больше, чем всякий другой. Когда Вульфу требовалась помощь, его выбор в первую очередь падал па Пензера. Мы сотни раз прибегали к его услугам.
Я небрежно спросил:
— Саул, значит, работает за меня?
— Понятия не имею. О делах Саула мне ничего не известно.
Слова Фрица не вызывали сомнения. Очевидно, ему велели говорить со мной только о раннем завтраке с Саулом, и ни о чем кроме. Я не стал тратить энергию, вытряхивая из него остальное: мне уже случалось так поступать и все безрезультатно.
Направляясь к выходу, я заглянул в кабинет. Почта за пятницу не содержала ничего срочного. В памятном блокноте и в календаре не нашлось ни единого намека на дела с Саулом, но в сейфе я обнаружил нечто, указывающее на них. Из сейфа я собирался взять небольшую сумму взаймы. Один из ящиков сейфа разделен пополам перегородкой. В правой его части лежат деньги на мелкие, а в левой — на непредвиденные расходы. Доставая из правой части пять двадцаток, я заметил слева листок бумаги и вытащил его. Надпись аккуратным почерком Вульфа гласила: «6.27, 2000 д. Н. В.». Согласно давно установленному порядку, в левой половине ящика обычно хранятся пять тысяч долларов в сто- двадцати- и пятидесятидолларовых купюрах. Беглый взгляд сказал мне, что традиционная сумма претерпела значительные изменения: исчезли две тысячи. Этот факт был настолько интересным, что я бы непременно забыл попрощаться с Фрицем, если бы он не услышал, как я выхожу из кабинета, и не появился в холле навесить на дверь цепочку. Я попросил не сообщать Вульфу ни о чем, кроме моего раннего завтрака.
Возвращаясь в такси на Леонард–стрит, я пытался сообразить, как Саул поступил с двумя тысячами, надеясь, что речь идет о Присцилле Идз. Я сочинил целый список догадок, начиная с поездки в Венесуэлу для проверки Эрика Хаффа и заканчивая подкупом Энди Фо–моза для выяснения того, о чем говорила ему жена. Ни одной из теорий я не принял.
Пять упомянутых часов сна на старом горбатом диване мне перепали где–то между пятницей и понедельником с четырех до девяти утра. Хорошенько поразмыслив, я бы дал, конечно, полный отчет о сотне других моих занятий в течение означенного периода, но, сомневаясь в пользе такой подробности, с вашего согласия предпочитаю их опустить. Я искал ответы на дюжины вопросов на Двадцатой улице, на Леонард–стрит и Центральной улице. Я прочитал десятки тысяч слов в донесениях и служебных записках. Большую часть воскресенья я провел в полицейской машине с шофером в форме и постановлением, подписанным комиссаром, которое перечисляло длинный ряд людей, так или иначе связанных с подозреваемыми. Вернувшись на Двадцатую улицу в воскресенье около полуночи, я было вознамерился отправиться на очередное свидание с диваном, но мои мечты рухнули.
Дело в том, что полицейские успели разбить алиби Брукера. Чувствуя, как его загоняют в угол, он заявил, что, выйдя от Вульфа, отправился на квартиру Дафни О’Нейл и провел там ночь. Она подтвердила его слова. К моему возвращению с воскресной прогулки на машине капитан Олмстед уже начал брать Дафни за жабры, Меня пригласили присоединиться, и я согласился. По окончании допроса, около восьми утра понедельника, мои мысли снова обратились к дивану, и опять тщетно. Мне требовалось сменить не только рубашку, но по возможности и шкуру, и потому я отправился на Тридцать пятую улицу и повторил субботний трюк, включая завтрак, приготовленный Фрицем.
Вульфа я, конечно, не видел. Я звонил ему каждый день, но ни об убийстве, ни о Сауле не заговаривал. Вульф испытывал раздражение, а я обиду. В сейф я опять заглянул. Больше из непредвиденных расходов не исчезло ни цента!
Вернувшись на Двадцатую улицу, хотя внешне и свежий, но изнуренный и ничего не выяснивший, я шагал по верхнему коридору, когда один из моих коллег — обязан признать, что в течение описываемого периода полицейские ищейки действительно стали моими коллегами, — вышел из комнаты, увидел меня и завопил:
— Эй, где ты был, черт возьми?! Тебя требуют в кабинет комиссара!
— Кому я понадобился?
— Дважды звонил Стеббинс. Он там вместе с инспектором. Внизу машина. Давай езжай.
Манера водителя управлять автомобилем очень меня впечатлила, но гораздо больше я поразился набору людей, сидевших в ожидании в приятно и хорошо обставленном кабинете полицейского комиссара Скиннера. Кроме Скиннера и районного прокурора Бауэна, там находились два заместителя комиссара, Кремер, еще один инспектор, помощник инспектора, капитан и сержант Перли Стеббинс. Всем им явно не терпелось встретиться со мной, ибо при моем появлении они уже не сводили с меня глаз.
Скиннер велел мне сесть—.там даже стул специальный приготовили—и спросил Бауэна:
— Хотите сами, Эд?
— Нет, начинайте вы, — ответил районный прокурор.
Скиннер повернулся ко мне.
— Вы наверняка осведомлены о положении дел не хуже, чем я.
Я приподнял и снова опустил плечи.
— Не поручусь за остальных, но я болтаю ногами в воздухе.
Он кивнул.
— Как и все мы, честно говоря. Большинство из нас отказалось от уик–энда, но с таким же успехом можно было и не отказываться. За последние сорок часов мы задействовали в расследовании больше народу, чем когда–либо. Но, по нашему мнению, мы не продвинулись ни на дюйм. Ситуация создалась хуже некуда, необходимы срочные меры. Мы долго обсуждали положение, выдвигали различные гипотезы, некоторые приняли, одна из них касается вас. Нам нужна ваша помощь.