вот своих насовсем забыть — о том задумывался. И
то правда: серебра в шапку они ему не насыплют,
скакуна даром не дадут, да и шапки не сошьют. Все
самому добыть надо. Но там, в орде, осталась его же-
на с сорванцом Хабибулой, сыном Хайруллиным.
Только бы на ногу научиться чуть-чуть приступать,
а там видно будет! Каждый раз, как он из низовской
земли в свой улус возвращался, родные на него как
голодные псы глядели, подачки ждали. Они так ду-
мали: он в русской земле свои сумы серебром набил,
и не верили, что все отдано хану.
А рыбарь Варнава, как шмель, жужжал и жуж-
жал рядом, жизнь свою с мала до велика вспоми-
ная:
— А я вот мордвином родился, по-мордовски кре-
щен. Не упомнил, как отца с маткой басурманы угна*
ли. Сиротой к мордвину нанялся стадо пасти. Бога-
тый был мордвин, сердитый, скупой. А дочка у него
как цвет полевой. Я до парня вырос, тут же в работ-
ники нанялся. Вот показалось хозяину, что его доч-
ка по-доброму на меня запоглядывала. Прогнал со
двора, да не дочку, а меня. Побродил я по мордов-
скому краю лето, другое. Как-то ненароком на Вол-
гу вышел и там к одной ватаге пристал. Смелые бы-
ли ребята, а в атаманах у них сам Аксен. От этого
Аксена страх по всей Волге бежал и до костей прони-
мал и боярина и лихого басурмана-татарина. Он в ту
пору уже стариком был и все подумывал оставить
нас, а самому в монастырь уйти. В монастырь не уда-
рился, а зарылся в лесах заузольских, как барсук в
муравьевище. После того порядка в ватаге не стало.
На зиму пришел я к печерским монахам дрова ко-
лоть да печи топить. А по весне в рыбари меня пос-
тавили. И все лето в русскую веру заманивали. Ну это
не хитро было, в ту пору не было во мне никакой ве-
ры, никакого бога. Осенью по льду окрестили меня
по-православному. Бросили через полынью жердочку,
за нее я ухватился и с головой окунулся. Только ку-
лаки поверх воды оставались. Выходит, весь я кре-
щеный, а кулаки не крещены. После того на меня
крестик повесили и сразу в послушники. Из послуш-
ников в монахи постричь долго ли? Постригли и Вар-
навой нарекли. С той поры я в православных мона-
хах и хожу. И ничего, не жалуюсь. Была бы рыба в
реке — всех накормлю. С русскими жить можно, на-
род добрый. Только их не задевай, они первыми не
заденут!
Неприметной протокой Варнава заплыл в стари-
цу — старое русло Керженца. Здесь он струился ког-
да-то, а теперь вот осталось на месте его только озе-
ро, глубокое и темное, красы невиданной. Вековые
деревья обступили его вплотную, нависли над ним,
словно воды испить собираясь. Варнава высадил Хай-
руллу на пологий берег, на мягкую моховую кочку:
— Посиди тут, погляди, а я снасти потрясу. Од-
ному-то мне будет сподручнее!
И поплыл ко крутому берегу. Видел Хайрулла, как
он достал из воды конец сети, как стал выбирать ее
в челн. И с каждым перехватом руки в челн вместе с
мокрой сетью падала рыба. Какой только тут не бы-
ло! И лещ, и язь, и щука, и окунь. И ленивые озер-
ные жильцы линь и карась. И все это трепыхалось,
подскакивало в челне, сверкало под солнышком. Вар-
нава доволен был.
— Рыбное озеро! Завтра под вечер опять в эту
старицу брошу! — сказал он вернувшись. Выбрав
рыбу, повесил сеть меж двух дубков для просушки,
помог Хайрулле забраться в челн и поплыл протокой
на Керженку. А Хайрулла долго еще оглядывался на
старицу. Так приворожило его это красивое и сонное
озеро. Вниз по реке плыть — играючи веслом махать.
Теперь Хайрулла сидел лицом к рыбарю и глядел,
как ловко он управляет челном. Огненная борода
Варнавы уже серебрилась, да и лицом он поизнурил-
ся, но говорить не уставал. Бывало и на Волге так,
когда от Печерской обители тони оберегал. Как по-
шлет судьба к его ночному костру путника какого,
всю ночь проговорит, только слушай.
— Только бы отец наш Макарий из полону выр-
вался — опять пю-православному заживем. Где-нигде,
а кельи выстроим и церковушку поставим, и народ к
себе приманим. Здесь, на Желтоводье, видно, место
несчастливое, либо мы не ко двору пришлись. Этого
с кем не бывает. Иной добрый конь, да не ко двору
попадет — и сразу хиреть да худеть начнет, хвост
и грива войлоком сваляются. Говорят, что в том де-
душка-домовой виноват. Коли он коня полюбит, так
по ночам его и моет, и чистит, и гривы косичками за-
плетает. А того, что невзлюбит, ночью по двору го-
няет, хвост и гриву дерьмом посыпает. Ну и пропа-
дает конь. А вот в мордве на зверушку ласку это ва-
лят, будто она у коней гривы путает, из шеи кровь
сосет и коню покоя не дает. А по моему разумению,
у доброго хозяина конь всегда и здоров, и в теле.
Невзлюбили ваши Макария, как злой дед домо-
вой доброго коня. А все за то, что умен да смел, пе-
ред ханом на колени не падает и своих тому поучает.
Грешно, мол, православным перед басурманами рабо-
лепствовать! Не перенимайте у басурман дикие их ру-
гательства, порядки и обычаи! Не отдавайте им ни
скота, ни жита, ни пшена, ни гороха — пусть сами,
отряхнувшись от лени, научатся выращивать хлеб!
Как шмель жужжит и жужжит рыбарь Варнава,
только слушай. По вечерам в своей землянке, до то-
го как заснуть, Хайруллу на путь праведный настав-
ляет. Ни словом не заманивает его в веру православ-
ную, но незаметно сводит к тому, что здесь, в низов-
ской земле, и поля, и лес, и реки, и сами люди доб-
рее, чем на басурманской стороне. И во всех бедах
русских людей повинны они, басурманские лихоим-
цы, что грабят и зорят незлобивый народ, детей си-
ротами оставляют, у матери детей отнимают.
— Нет, ты поживи-ка с нашим народом подольше,
одной семьей, тогда сам поймешь, можно ли на него
руку поднимать, последнее отнимать, грабить да на-
сильничать!
Молчал в ответ Хайрулла, но задумывался. А ду-
малось о том, как счастливо жилось бы ему вот в
этой убогой землянке с любимой русской женой и сын-
ком Хабибулой. Сам он плавал бы в челноке по реке,
бросал в старицу сети и возвращался с уловом домой.
А жена с сыном выходили бы на берег и ждали, ког-
да его челн покажется из-за далекой излучины. Либо
шли берегом ему навстречу.
Потом, когда будет слушаться нога, он пошел бы
в этот непроходимый лес и свалил из самострела
большого рогатого зверя, больше любого коня, вкус-
нее конского мяса. И все привез бы сюда, к своей
землянке. А в землянке жена и сын. А по весне они
вдвоем с женой раскопали бы в лесу кулигу, как это
делают все русские, и посеяли на ней и овес, и го-
рох, и просо. Чтобы целый год у них был и кисель, и
русская каша!..
8
Ох, высока гора при устье Суры-реки. Высоко си-
деть, далеко глядеть. И сама Волга видна, сколь оси-
лит глаз, и Сура не заслонена. По склону горы дуб-
няки да медовый липняк, а у берегов кусты таловые
непролазные. А за горой, на родной плодородной
земле, селеньица чувашские в пять—десять дворов,
с посевами и пастбищами, да такими, что не только
ордынец позавидует. Чуваши — такой народ: ско-
вырни его, сожги его, раздень догола, только землю-
матушку не тронь, не растаптывай, и он снова под-
нимется, за мотыгу возьмется, и жито, и горох, и про-
со вырастит! И накормит, напоит всякого, кто посту-
чит в его окошко малое или ночевать попросится.
Высока гора при устье Суры.
В той горе земляночка наскоро выкопана, а под
горой в тальниках у самой воды челнок убористый