случаев – если это не исторические персонажи – не

удосуживаются получить даже имени, а так и остаются: муж,

жена, монах, лодочник, купец. В рассказах нет ничего, кроме

самого необходимого для расстановки сюжетных вех. После тех

великолепных образцов художественной новеллы, которые дал

«Декамерон», где типы психологически разработаны, где

ситуации выяснены до конца путем диалогов, где логика

душевных движений, приводящая к трагическим или

комическим исходам, захватывает, Поджо свел новеллу к

миниатюре, скупой, подчас почти афористичной. Он вытряхнул

из нее романтизм, смыл краски и расцветку, оставил один только

динамический сгусток сюжета. По сравнению с новеллою –

фацетия то же, что острая, с карикатурным уклоном графика по

сравнению с колоритной акварелью. Психологическая

обрисовка действующих лиц отсутствует. Ее заменяет

шаблонный, упорно и бесцветно повторяющийся эпитет –

глупый, бестолковый, рассудительный, мудрый, осторожный,

милый, монотонность которого разнообразится время от

времени превосходной степенью. Диалог лаконичен до пределов

лаконичности: он не всегда успевает принять форму прямой

речи и часто остается в рамках неразвернутого конъюнктива

косвенной. Было бы очень интересно провести параллель между

однородными по сюжету новеллами Боккаччо или Саккетти и

«Фацетиями». Например, фацетией о флорентийке с двумя

любовниками и новеллою о Ламбертуччо («Декамерон», VII, 6),

фацетиями о Ридольфо ди Камерино и многочисленными

новеллами Саккетти, посвященными тому же мудрому

кондотьеру 9.

Рядом с композиционными и стилистическими

особенностями в «Фацетиях» бросается в глаза обилие в них, по

сравнению с новеллами, всяких сверхъестественных вещей.

Несколько фацетий посвящены чудесам, причем старательно

подчеркивается, что передают эти рассказы люди,

9 Работа, которая еще не сделана и которая, несомненно, даст много

любопытных наблюдений для теории композиции. «Новеллы» Саккетти и

«Фацетии» интересно сопоставить и целиком. Некоторые анекдоты о Ридольфо

у Саккетти и у Поджо совпадают почти буквально. Возможно, что в руках у

Поджо был список новелл Саккетти. «Декамерон» же он, наверное, хорошо знал.

35

заслуживающие полного доверия. Автор верит не только всем

выдумкам о том, что веретено приросло к пальцам девушки,

ругнувшей святого, или что косцы, вышедшие на работу в

праздник, не могли уйти с поля и были вынуждены мучиться

словно в чистилище, но принимает за чистую монету рассказ

явного мистификатора, мошенника, уверявшего и, кажется,

уверившего всех, в том числе и «неверного» Поджо, что он два

года живет без пищи и питья. И нечистая сила играет в

«Фацетиях» роль, какой ей не дают новеллы. Тут черти и

простые и квалифицированные: оборотни, суккубы и морские

чудовища, пожирающие детей, но погибающие в бою с

воинственными далматскими прачками. Тут призраки

покойников, гуляющие по лесам и поднимающиеся как ни в чем

не бывало на воздух, и много вообще всяких несообразностей.

Совершенно ясно, что этого рода сюжеты, так резко

выпадающие из обычного новеллистического репертуара,

обязаны своим возникновением месту: специфически

клерикальным настроениям папской курии, где подбирали,

особенно при Евгении IV, который верил всем этим небылицам

первый, всевозможные чудесные выдумки. Город эти сюжеты

отметал, куриалы коллекционировали. А Поджо потом заносил

их в свое собрание, чтобы иметь несколько лишних рассказов.

Иной характер носят, разумеется, басни о животных, исконная

часть городской литературы. Тут никто не выдает за чудо, что

лисица или петух разговаривают по-человечески, и все

понимают, что это не более как литературный прием.

Разойдясь с новеллой во взглядах на чудесное и

сверхъестественное, Поджо не пошел по ее стопам и в области

анекдотов, относящихся к историческим лицам недавнего

прошлого. Их у него довольно много. Среди фигур

исторических есть такие, которых он любит. Есть такие,

которых он терпеть не может, например кардинал Анджелотто

Фоски или Фуско, как он называл себя, недостойный любимец

папы Евгения IV, или другой кардинал, кондотьер Джованни

Вителлески, в трагической судьбе которого Поджо сыграл такую

темную роль. Постоянно мелькают и имена живых людей. Это

чаще всего друзья: Лоски, Чинчо, Рацелло, Цуккаро, Никколи.

Поэтому при них – хвалебные эпитеты, которым превосходная

степень не мешает быть однообразными и надоедливыми. Но

иногда это и враги, вроде Филельфо. Тогда эпитеты выбираются

противоположного характера, превосходная степень начинает

36

свирепствовать еще более неудержимо и про людей

рассказываются без стеснения всевозможные гадости. Эта черта

уже чисто гуманистическая. Новелла не знает ее. Она, правда,

иногда смеется над живыми людьми. Но пасквилей на них не

сочиняет. Гуманисту, привыкшему при перестрелке инвективами

не стесняться решительно ничем, кажется вполне естественным

приемы пасквиля перенести и в новеллу. Наряду с чудесами это

– вторая черта «Фацетий», уклоняющаяся от традиций типично

городского жанра. Та обязана своим происхождением

куриальной обстановке, эта – гуманистическим литературным

приемам.

Несмотря на все недочеты сюжетного и композиционного

характера, «Фацетий» в целом нисколько не компрометируют

городской литературы. Ни краткость, ни своеобразие латинской

формы, ни шаблонность эпитетов не мешают самому главному.

В «Фацетиях» и типы и образы резко запоминаются.

Выпуклость их создается не эпитетом, а либо диалогом, который

при всей лаконичности дает представление об особенностях

человека, либо выразительностью эпического приема. Поджо

умеет рассказать эпизод так, что всякие эпитеты, особенно

отрицательные, становятся излишни, и, если бы он был

настоящим художником, он бы это понял. Но Поджо не

художник. Он стилист. Это определяет своеобразие «Фацетий».

Поджо вовсе не собирается протягивать руку к лавровому венку

Боккаччо. Он пробует новый стиль, сообразно той особой

задаче, которую он себе поставил. У него цель вполне

определенная. Он хочет забавлять. Он насмехается над

пороками и недостатками, и хотя у многих фацетий имеется

морализирующая концовка, представляющая иногда изящный

латинский афоризм, но всегда шаблонная и скучная по

содержанию и часто совершенно ненужная, стремится он не

исправлять нравы, а смешить. Этой цели он достигает вполне,

ибо в эту точку бьет у него все – и типы, и ситуации, и диалог.

Жертвы его сатиры – те же персонажи, что и в новелле,

представители классов и профессий, которые враждебны или

неприятны буржуазии: рыцари, крестьяне, чиновники и

духовенство. Но коллекция духовных лиц у Поджо гораздо

богаче, чем в новелле. Кроме монахов всех орденов и

священников папский секретарь сделал предметом смеха многих

высших представителей церкви. Епископы и кардиналы,

антипапы и папы – если, конечно, папа уже умер – так же

37

остроумно и порою беспощадно высмеиваются, как последний

крестьянин. И самая вера католическая, которой служит вся эта

разноцветная рать «лицемеров», подвергается поношению без

всякой сдержки. Обряды и таинства церкви, над которыми

гримасничают, не ощущая никакого благоговения, божье имя,

всуе упоминаемое, явные насмешки над богом, у которого «мало

друзей», глумление над реликвиями и их происхождением никак

не вяжутся с представлением о Поджо как о человеке глубоко и

искренне религиозном. Недаром в эпоху католической реакции