«Фацетии» в числе других книг, «вредных» по содержанию,

обновили папский Индекс. И недаром даже за границей через

сто лет после «Фацетии» имя их автора в устах защитников

католической религии было синонимом безбожника 10.

Инквизиторы понимали в этих вещах толк. Лишь почти

неограниченная свобода слова, царившая при широком и

просвещенном папе Николае V, дала возможность «Фацетиям»

получить распространение и завоевать популярность. Папа и

сам охотно читал книгу своего друга, весело над ней смеялся и

не находил в ней ничего предосудительного. И читали ее все

современники, знавшие по-латыни, – а кто тогда не знал латыни

в кругах сколько-нибудь зажиточной буржуазии! И читали в

подлиннике или в переводах люди следующих поколений. И

читают сейчас. И будут читать 11.

10 В эпоху религиозных войн во Франции в 1549 году монах из монастыря

Фонтевро, Габриэль де Пюи Эрбо, один из публицистов воинствующего

католичества, обвинял Боккаччо, Поджо, Полициано, Помпонио Лето, Клемана

Маро и Рабле в том, что они хотели восстановить язычество.

11 К сожалению, я совершенно лишен возможности сколько-нибудь

обстоятельно коснуться интереснейшего вопроса о литературном наследии

«Фацетии». Влияние книги сказалось очень быстро. Уже немного лет спустя

Мазуччо превратил в новеллу фацетию «Исподни минорита», и можно сказать с

уверенностью, что не было с тех пор в литературе Ренессанса ни одного

сборника новелл или фацетий, которые не использовали бы материала Поджо. И

в Италии, например в «Дневнике» Полициано, приписывавшемся раньше

Лодовико Доменико, и за Альпами, например в «Фацетиях» Генриха Бебеля, и

где угодно – всюду фигурируют понемногу сюжеты и персонажи Поджо. Даже в

Россию дошли через Польшу отклики нашей веселой книжки. О них могли бы

рассказать многое исследователи русской беллетристики XVI–XVII веков. И

потом, сколько раз сюжеты Поджо превращаются из материала, художественно

обработанного крупнейшими мастерами (Рабле, Лафонтен), в беззаботно

мигрирующий фольклор. И возвращаются в литературу обратно. Вопрос,

который тоже ждет своего исследователя.

38

X

В заключение несколько слов о переводе. Переводчик ни в

чем не старался сгладить стилистическую монотонность

«Фацетий» там, где она есть. Бесконечное, надоедливое

повторение эпитетов осталось в неприкосновенном виде.

Неуклюже сопровождающие диалог глаголы: «сказал»,

«говорил», «говорит», «начал», «стал» – нетронуты. Читатель

будет постоянно на них спотыкаться. Но что делать! Это –

Поджо.

Сглаживать и смягчать поневоле пришлось в другом.

Эротические места иногда совершенно непередаваемы. Ведь

есть фацетии, где главное действующее лицо – анатомический

термин. И таких несколько. Эту голую анатомию пришлось

одевать настолько, чтобы придать ей по крайней мере вид

двусмысленности или вуалировать так, чтобы отнять у нее ее

драстическую ясность. Там, где анатомические герои и героини

не принимают непосредственного участия, дело казалось проще

и смягчение, думается, достигалось легче. В XV веке все эти

вещи, не моргнув, проглатывали как папы, так и молодые

девушки, потому что все относились к ним просто. Теперь от

них приходится ограждать человечество без различия пола,

возраста и профессии. Времена меняются.

Но главное, конечно, было не в этом. Главное заключалось в

том, чтобы передать дух латыни Поджо. Ведь несмотря на

заявление о том, что риторические украшения не годятся для

«низменных» сюжетов, гуманистические привычки взяли свое и

риторики в «Фацетиях» оказалось сколько угодно. Длинными

цицероновскими периодами с обильными, замысловато

подчиненными и соподчиненными придаточными

предложениями Поджо любит начинать фацетию, если она не

очень коротенькая. Но и в середине иной раз в нем вспыхивает

темперамент стилиста и начинает плавно литься цветистая

закругленная речь. Если же ему нужно ускорить рассказ, он

уснащает его стремительно скачущими одно за другим

предложениями в praesens historicum, и это дает (например, в

фацетии «Исподни минорита») великолепный «ораторский»

эффект.

И чередование мест простых по стилю с местами, где идет

стиль «украшенный», создает своеобразный затейливый ритм,

порою очень заметный. А иногда сугубо упрощенный народный

39

стиль, в котором старик Плавт помогает разговаривать

феррарским прачкам и придорожным трактирщикам из Романьи,

врывается неожиданно, чтобы произвести особый эффект.

Всем этим вещам переводчик старался найти на русском

языке адекватное выражение, и не ему судить, насколько это ему

удалось.

Так как настоящий перевод представляет собою первую

попытку, то переводчик надеется, что к недочетам его работы,

которых, конечно, наберется немало, отношение будет не

чрезмерно строгое.

40

Фацеции

Предисловие

О том, чтобы завистники не осуждали «Фацеции» вследствие

недостатка красноречия

Мне думается, что будет много людей, которые станут

осуждать эти наши рассказики как за их легкомыслие и за то,

что они недостойны серьезного человека, так и за то, что они

хотели бы видеть в них больше словесных украшений и больше

красноречия. Если я им отвечу, что мне приходилось читать о

том, что наши предки, люди благоразумные и ученые, находили

удовольствие в шутках, играх и побасенках и что за это они

получали не упреки, а похвалу, – мне кажется, я сделаю

достаточно, чтобы заслужить уважение своих критиков. Ибо

какой упрек могу я навлечь на себя за то, что я подражал нашим

предкам в этом, если даже не мог подражать им в другом, и

провожу время, занимаясь писанием, между тем как другие

тратят его в дружеских собраниях и кружках, особенно если мой

труд не является чем-нибудь предосудительным и может

доставить некоторое удовольствие читателям. Ибо вещь

почтенная и почти необходимая, – и люди ученые это одобряют,

– когда мы стараемся свой ум, обремененный разными мыслями

и огорчениями, отвлечь от постоянных забот и направить его с

помощью какой-нибудь шутки на отдых и на веселье. А

стараться вносить красноречие в вещи низменные или в такие, в

которых шутка или чужие слова должны быть схвачены на лету,

41

было бы слишком скучно. Такие вещи нельзя излагать

украшенным стилем. Их нужно передавать так, как они были

сказаны лицами, которые действуют в рассказах.

Некоторые, может быть, подумают, что я стараюсь

оправдаться вследствие недочетов ума. Я согласен. Пусть люди,

которые держатся этого мнения, пересказывают эти мои

рассказы более гладким и более украшенным стилем. Я их

прошу об этом. Этим они обогатят латинский язык в наш век и

сделают его способным передавать сюжеты более легкие.

Упражнение в таких писаниях принесет пользу в деле изучения

красноречия. Что касается меня, то я хотел попробовать,

возможно ли выразить на латинском языке – и не очень

нескладно – многое такое, что считается трудным для передачи

по-латыни и что не требует никаких украшений, никакого

ораторского пафоса. Я буду доволен, если покажется, что я

рассказываю не очень неискусно.

Вообще, пусть лучше воздержатся от чтения моих

рассказиков, – так мне хочется их назвать, – те, которые

представляются чересчур строгими цензорами или чересчур

суровыми ценителями. Я хочу, чтобы меня читали люди легкого

ума, доступные веселью, как читали в древности Луцилия