мать!.. Несчастнейшая из родительниц и королев, и о тебе проливала я слезы

в эту незабываемую минуту!

Почтительность к незнакомым людям побудила принца сдержать

любопытство, которого не могло не пробудить мое поведение, но, узнав от слуг

мой титул, он обратился ко мне сообразно ему и настоял на том, чтобы

сопроводить нас домой. Я уже поняла, что придворный, которого я увидела

одновременно с принцем, был виконт Рочестер — презренный королевский

фаворит, чьим единственным достоинством была красота. Явная холодность моего

обращения удержала его от дерзкой фамильярности, которую я в нем

заметила, и вынудила откланяться, как только мы добрались до дому.

С каким глубоким и тайным восторгом душа моя приветствовала

Стюарта, достойного носить это имя, прославленное в веках! Принц, казалось, был в

восхищении от нового знакомства. Мягкая сдержанность моей дочери,

румянец, расцветающий все ярче на ее щеках, тихий звук ее мелодичного голоса,

когда вежливость заставляла ее отвечать принцу, под чьим оживленным

взглядом она часто потупляла глаза, являли моему ликующему сердцу все

приметы той страсти, что одна только и может искупить приносимые ею

страдания. Поток радостных впечатлений, новых для моей дочери и почти

позабытых мною, сообщил веселье и приветливость часу, который Генрих провел

у нас и после которого удалился с явным сожалением.

Из этой случайной встречи возникло знакомство, уже через несколько

дней перешедшее в дружбу. Отличая принца и вследствие присущих ему

достоинств, и в силу родственных уз, тайно связывающих меня с ним, я с

нежной радостью видела, как бережно хранит он зародившуюся в нем склонность

к моей дочери. Однако душевное благородство не позволяло ему принять на

себя обязательства, которые он не видел возможности исполнить, и потому к

ней он обращался исключительно через меня. Я же, зная, что в моей власти

доказать, что она достойна даже такого возлюбленного, положилась на

судьбу, заботясь лишь о соблюдении разумной осмотрительности.

Зная, что до сих пор Генрих общался с очень узким кругом людей, я

понимала, что, расширив этот круг, он непременно привлечет пристальное

внимание к тем, кого отметил своей благосклонностью. Дабы предупредить

злоязычные пересуды, я отвела время посещений принца для верховых прогулок

моей дочери. Его слуги, всякий раз видя, как она выезжает на прогулку,

недоумевали, что привлекает их царственного господина в слабой и больной

женщине — вдове лорда Лейстера. Секрет же состоял в простой привязанности.

Генрих с ранних лет привык встречать всяческие изъявления преданности, но

не сердечного участия, и обладал слишком большой душевной тонкостью,

чтобы не ощутить своей обделенности, не зная, как ее восполнить. Душевно

ценя то истинное уважение, что я питала к нему, находясь под впечатлением

моего ума, моих манер и моего облика, подозревая некую тайну, желая

заслужить мое доверие, он лишь с помощью собственной искренности старался

расположить меня к ответной. Медленно и постепенно решился он поведать

мне те сожаления и тревоги, от которых никого не избавят ни щедрость

природы, ни благосклонность судьбы. Он часто жаловался на опасную честь —

быть первенцем в семье, ибо это отличие стоило ему всех остальных.

Отделенный от родителей едва ли не с младенчества, окруженный корыстными

льстецами, которые стремились войти в милость к королю, пристрастно

представляя и ложно толкуя перед ним поступки сына, он вырос без любви и

заботы и видел, что те нежные чувства, на которые от рождения и он имел права,

постепенно целиком сосредоточились на том сыне, который не внушал

родителям никаких опасений. Не было недостатка и в коварных льстецах,

которые стремились подорвать его чувство сыновнего долга, указывая ему на те

слабости отца, что должны были особенно больно ранить его. Он наказал

себя за то, что поддавался впечатлению этих рассказов, полной покорностью

власти отца, но с горечью вспоминал, что теперь это — единственная связь

между ними. Я не стану этому удивляться, продолжал он, если задумаюсь о

том, что, рожденный для королевской власти, исполненный пылкого

стремления к славе, он все эти годы был скован узкими границами придворного

круга, растрачивая цвет юности, не имея ни выбора, ни друга, ни достойного

дела, — все это до той поры, когда презренный Карр соблаговолит решить, от

какого иноземного правителя принять мзду и какому фанатичному паписту

пожертвовать сыном своего господина.

Слушая, как принц Уэльский, предмет всеобщего восхищения, любимец

народа, наследник престола, щедро одаренный Небесами, поверяет мне

простые и понятные горести, омрачающие судьбу столь блистательную, как

могла я не задуматься о равенстве всех перед волею Провидения? Даже самой

низкой доле оно милостиво дарует толику счастья, даже властелина гнетет

печальным чувством неблагополучия.

Юность губительным образом склонна ярчайшим светом озарять всякое

тайное горе и изнывать под бременем, тяжесть которого удвоена

воображением. Излечить от этой наклонности может, следовательно, лишь жизненный

опыт. Я всеми силами старалась внедрить в сознание Генриха тот

единственный принцип, который разум вынес из всех моих страданий: что

благороднейшее применение, которое мы можем найти для понимания, — это обратить

его в счастье, и всякий талант, который не ведет к этой великой цели, должно

считать скорее бременем, чем благом, для его обладателя. Что ум, как и глаз,

всегда преувеличивает предмет страха или отвращения, который при

внимательном рассмотрении не вызовет иного чувства, кроме презрения. Наконец,

что ему не подобает выказывать свое отношение к ошибкам отца иначе, чем

представив безупречный пример собственной жизнью, и если он хочет

сохранить ее незапятнанной, ему следует отвратить свои склонности и устремления

от того русла, где их ждет противодействие, и направить туда, где течение их

будет свободно. Что развитие и поощрение наук одновременно заполнит пус-

тоту в его жизни, столь мучительную в юные годы, и привлечет к нему всех,

кто любит науки, тех, чье влияние остается незаметным до той поры, пока

противодействие не вызывает к жизни всей мощи их красноречия.

Принц был слишком рассудителен, чтобы не увидеть благоразумности

этого совета, слишком благороден, чтобы не оценить его искренности, но это

был язык совсем непривычный для его слуха. В свое время его, не жалея сил,

изобретательно учили править другими, но властвовать собою — этого урока

ему никто не решился преподать. Как жалела я о том, что душа, столь

податливая к руководству, с детства была неблагоразумно предоставлена самой

себе, обречена день за днем впитывать все новые предрассудки, которым

предстояло, может быть, на всю жизнь наложить отпечаток на его характер и

которые честный и умелый наставник мог бы так легко искоренить!

Принц не мог не заметить материнской осмотрительности, побуждавшей

меня отсылать дочь из дому всякий раз, как он удостаивал меня посещением,

однако это обстоятельство в течение некоторого времени, казалось, никак не

влияло на его поведение. Он довольствовался тем, что видел ее в начале или

в конце своего визита, и желание излить сердце в беседе со мной,

по-видимому, преобладало над иными стремлениями. Тем не менее глубокая

задумчивость после каждой, самой мимолетной, встречи и внезапные долгие паузы

среди самой занимательной беседы со всей очевидностью показывали, что

мысли его поглощены неким планом, до той поры таимым из гордости или

благоразумия.

Быть может, я никогда бы не отважилась заговорить на столь деликатную