Печальная правда жизни рассеяла яркие грезы воображения. Все доступные

человеку блага настолько утратили ценность в моих глазах, что свобода

сделалась самой существенной частью моего небольшого достояния. Я не могла

более полагаться на счастливый случай и сразу поникла под грузом

печальной уверенности. Мне не было отказано в книгах, но я напрасно склонялась

над ними: мысли мои по-прежнему устремлялись к утраченному благу

свободы и чувства, отвергая самого возвышенного автора, ловили звуки

небрежных шагов скучающего часового и песенки, что он насвистывал. Была ли моя

дочь более решительна, чем я, или только делала вид, оберегая меня от

отчаяния, — я не могла сказать с уверенностью, но в речах и манерах она была

неизменно спокойна. С помощью множества ласковых уловок и хитростей она

заставляла меня заниматься каким-нибудь рукоделием, пока она читает

вслух, или читать, пока она работает, не желая замечать моих печальных

раздумий, не видеть которых было невозможно. Я была благодарна судьбе за

эту оставленную мне радость. Открывая поутру глаза и видя ее перед собой, я

все еще могла благословить это утро. Каждую ночь я благодарила Бога за то,

что Его милостью она по-прежнему засыпает подле меня.

Прошло два томительных месяца в смутных и неопределенных планах.

Бессменный Дэнлоп, бдительный и учтивый, не подавал повода к жалобам и

был недоступен соблазну, но я заметила, что теперь, словно ограждая себя от

соблазна, он ни на миг не оставался наедине с нами.

Невозможность составить представление о наших часовых, пока они

отделены от нас двойными дверями, и опасность неудачи при попытке подкупить

кого-нибудь из них время от времени занимали мое внимание, но разум не

может навсегда приковаться к одной мысли или отдаленному, неясному плану.

В моем усталом мозгу внезапно, к великому моему облегчению, зародился

новый план. Хотя весна только еще наступила, погода стояла на редкость

прекрасная, и снисходительность в обращении с нами дала мне некоторую

надежду, что нам будет предоставлена хотя бы ограниченная возможность

совершать прогулки в каком-нибудь садике внутри крепостных стен. Таким

образом я могла бы изучить лица наших часовых и, если в ком-нибудь из них

замечу хоть искру человеческой доброты, найти способ показать ему какую-

нибудь драгоценность и тем дать понять, что готова щедро вознаградить его,

если он отважится оказать нам помощь. Моя хромота не препятствовала

хождению, хотя и лишала меня удовольствия от прогулки. Рассмотрев свой план

со всех сторон и не видя ничего, что мешало бы мне сделать попытку, я

решилась высказать свою просьбу. Прошло несколько тревожных дней, и я узнала,

что разрешение дано и на условиях, о которых можно было только мечтать.

Дэнлоп осведомил меня, что мы должны гулять порознь, чтобы остающаяся

несла ответственность за отсутствующую, которая может находиться в саду

не более часа и при этом ежеминутно должна быть у него на глазах.

Ограничения эти были очень умеренны, и я радостно приготовилась воспользоваться

полученным разрешением до того, как отважусь отправить дочь. Я была

уверена, что смогу, по крайней мере, выяснить, насколько высоки и прочны

стены и где расположен замок. Дэнлоп с двумя стражниками сопровождал меня.

Я кинула быстрый взгляд на часового в галерее, но его лицо не выражало ни

мысли, ни чувства, ни даже любопытства. Старомодная планировка

маленького садика и его запущенность ясно указывали на то, что обветшалое здание,

где мы помещались, служило только тюрьмой, каково бы ни было его

прошлое. Окружавшие его стены были полуразрушены и не очень высоки. Внизу

находился ров, по-видимому, сухой. С одной стороны террасы мне на

мгновение открылся угол башни, напоминающей Виндзорский замок, но я не

решилась произнести ни слова, дабы не вызывать подозрений, и вскоре вернулась

к себе, ни о чем не спрашивая. Вслед за мной на прогулку вышла дочь, и, так

как мы пользовались предоставленным нам послаблением всякий раз, как

нам позволяла погода, это, по моим наблюдениям, благотворно сказывалось

на ее и на моем здоровье.

Наконец случилось так, что я увидела на привычном посту часового, чье

лицо выразило жалость и любопытство. Я устремила на него пристальный и

значительный взгляд. Не изменяя положения руки (в которой всегда носила с

собой алмаз для этой цели), я разжала ладонь, и солдат, как я того и хотела,

увидел драгоценный камень. В ту минуту, когда Дэнлоп отпирал двери, я

быстро обернулась к часовому, и он отрицательно покачал головой. Однако уже

то, что он меня понял, ободрило меня и оживило мои надежды, ибо сам побег

не казался мне более неосуществимым, чем поиск помощника. В продолже-

ние недели я более не видела этого часового, но потом убедилась, что очередь

его дежурства наступает регулярно. Обдумывая множество планов, я

чувствовала, что отсутствие пера и чернил делает их неисполнимыми, как вдруг я

нашла замену этим необходимым предметам. Из середины одной большой

книги, бьюшей в нашем безраздельном пользовании, я вырвала несколько

печатных страниц, а из конца ее — одну чистую, на которую нашила нитками

вырезанные из текста слова, с предельной ясностью передающие то, что я хотела

сказать. «Помоги нам бежать, и мы сделаем тебя богатым человеком» —

такова была суть этого необычного, но важного послания. В подтверждение своей

способности выполнить это обещание я завернула в письмо алмаз немалой

ценности, надеясь, что судьба позволит мне на миг обмануть внимание моих

стражей, но, увы, Дэнлоп не только не ослаблял своей бдительности, а,

напротив, постоянно усиливал ее. Те два человека, что следовали за ним в саду,

теперь сопровождали нас до самой моей двери, оставаясь следить за мной, пока

Дэнлоп отпирал замок. При таких обстоятельствах ни малейшее мое

движение не осталось бы незамеченным, а я опасалась пробудить самое отдаленное

подозрение, чтобы наше содержание не ужесточилось. И все же появился

один добрый знак. Солдат, на котором я остановила свой выбор, явно понял

меня. Я видела, как всякий раз взгляд его устремлялся к моей руке, словно

ему не терпелось перенять ее содержимое в свою руку, и я не теряла

надежды, что когда-нибудь это удастся, как вдруг непредвиденное событие разом

уничтожило все мои надежды и погрузило меня в глубочайшую скорбь.

Я всегда считала минуты до возвращения дочери и, лишь веря, что воздух

и движение необходимы для ее здоровья, была в состоянии переносить ее

отсутствие. Что же сталось со мной, когда однажды я обнаружила, что ее

прогулка необычно затянулась! Я пыталась внушить себе, что своим страхом

лишь накликаю опасность. Но прошло уже вдвое больше обычного времени.

Я не отваживалась задавать вопросы, чтобы не навести своих тюремщиков на

мысль, которая пока еще не приходила им в голову. Проходил час за часом,

но Мария не возвращалась...

О Боже, сейчас, когда моя слабая рука воскрешает прошедшее, силы

покидают меня под гнетом той тоски, что бездонной пропастью разверзлась

передо мной в миг, когда я оказалась так жестоко разлучена с дочерью. Все

горести, которыми изобиловала моя злосчастная судьба, представились мне едва

ли не мирными радостями в сравнении с этой бедой. Хотя буйство каждой

житейской бури уносило прочь бесценные сокровища, все что-то оставалось,

к чему могла я прильнуть измученной душой. А эту единственную

драгоценность, последнее сокровище из всего моего былого богатства, и оттого еще

более дорогое сердцу, еще более бесценное, поглотил губительный,

предательский штиль в тот миг, когда я не подозревала об опасности. Сердце мое