собой, успокоился и, видя, что в сердце моем все еще таятся опасения, просил

меня ободриться, так как нашел способ избавить меня от них навсегда. Я

упросила своего супруга, во всяком случае, тщательно скрывать, что он знает

о случившемся. Это он обещал и обещание в значительной степени сдержал.

Но то ли зная, что ему все известно, я опасалась, как бы он не выдал этого

своей манерой, то ли по иной причине — сказать не могу — знаю лишь, что

при каждом его взгляде и слове, обращенном к Уильямсу после того, как тот

вернулся, сердце мое замирало.

Вся Англия в те дни говорила о сэре Фрэнсисе Дрейке, который снарядил

большой флот против испанцев и готовился отплыть из Плимута. Множество

вельмож и иного люда отправлялось с ним волонтерами, и огромные толпы

со всех концов страны стекались посмотреть на отплытие флота. Лорд

Лейстер, бывший в большой дружбе с сэром Фрэнсисом, собрался проводить его

в путь и для этой поездки увеличил свою обычную свиту, дабы появиться с

почетом и достоинством среди тех, кто его не знает. Так велико было

желание людей всех званий узреть это отплытие, что среди мужской прислуги не

было ни одного человека, который по своей воле остался бы в замке.

Уильяме, которому подобные поездки доставляли живейшее удовольствие, просил

милорда взять его с собой, и, так как Ле Валь по причине болезни оставался в

Кенильворте, лорд Лейстер согласился. Между их отъездом и возвращением

прошло две недели. За это время скончалась бедная Алиса. С ее смертью не

стало одного из свидетелей моего брака. Здоровье отца Энтони было пока

вполне удовлетворительно, как сообщал нам Джеймс, исправно раз в месяц

навещавший нас.

Лорд Лейстер вернулся — и вернулся без Уильямса. Пораженная ужасом,

я едва отважилась спросить, что с ним сталось. Милорд осведомился, не

решила ли я, что он убил мошенника.

— Я лишь отправил его, — с веселым видом пояснил он, — в долгое

путешествие, чтобы он научился хорошенько хранить тайны. Я не нашел иного

способа избавиться от негодяя. Сэр Фрэнсис взялся позаботиться о нем так

надежно, что моя дорогая Матильда может более не опасаться его. Короче

говоря, он помещен под замок в отдаленном уголке корабля, а матросам внушено,

что он безумец. У них нет ни времени, чтобы слушать его россказни, ни ума,

чтобы понять их. Так что, любовь моя, все наши страхи кончились.

«Скорее, начались», — могла бы возразить я, ибо никогда уже более

никакое красноречие не могло успокоить моих страхов. Тысяча несчастных

обстоятельств может разрушить наше спокойствие, но лучше стерпеть их, чем

воздавать злом за зло.

Как ни вынужден был этот шаг, присвоение себе права покарать человека

было, в моих глазах, столь непозволительно, что заставило меня со страхом

ожидать самых тяжких последствий. Все же, поскольку лорд Лейстер,

несомненно, предпринял это, чтобы избавить меня от тревоги, и сделанного было

уже не вернуть, я старалась показать, что успокоилась. К этому меня

призывала и Эллинор, считавшая, что предатель наказан по заслугам.

Прежде чем лорд Лейстер вернулся к королевскому двору, я добилась его

согласия на предприятие, которое обдумывала давно: я хотела свидеться с

матерью, упасть в ее объятия, получить ее благословение. Лорд Лейстер,

готовый исполнить все мои желания, не отказал и в этом, но так как он не мог

содействовать мне открыто, то лишь дал значительную сумму денег для

подкупа стражи и распорядился, чтобы Ле Валь сопровождал нас.

Это был верный человек, полная противоположность предателю Уильям-

су, и если прежде он почитал меня лишь как жену господина, то

впоследствии я своим поведением завоевала его уважение и верность. Он был предан

мне не менее, чем своему господину, и самые значительные услуги

представлялись ему сущими пустяками. Услужливый и исполнительный, он, казалось,

готов был мчаться по поручению до того, как узнает, куда, и не желал иной

награды, чем слово одобрения. Он теперь занимал пост Уильямса, который,

как считалось, добровольно сопутствует сэру Фрэнсису, а в тайну его судьбы

были посвящены лишь лорд Лейстер, моя сестра и я.

В сопровождении Ле Валя мы с замиранием сердца отправились в

Ковентри. Нам предстояло свидание не просто с матерью, но с единственным

оставшимся у нас родным человеком, в чьих объятиях мы могли бы искать

прибежище, хотя сейчас мы располагали гораздо большей возможностью — увы,

тщетно — предложить приют ей. Нам предстояло узреть королеву, чья

несравненная красота была наименьшим из ее достоинств, наблюдать ее очарование,

увядающее в восемнадцатилетней неволе, разделить с ней ее страдания,

убедить ее, что дети, никогда не видевшие своей матери, могут нежно любить ее.

Увы, сударыня! Этим мечтам не суждено было исполниться. Ле Валь

убедился, что стража или слишком честна, или слишком боязлива, чтобы

позволить кому бы то ни было беседовать с королевой. Единственное, чего можно

было добиться подкупом, это возможности увидеть королеву из

зарешеченного окна во время ее прогулки в маленьком садике. Известие поразило нас

отчаянием, но мы ухватились и за эту дарованную судьбою милость. Но чего

заслуживала, в наших глазах, вероломная женщина, так обращавшаяся с

равной себе, своей родственницей, своим другом!

Нас проводили к окну, где позволили остаться одним. Мы увидели, как

она идет по дорожке. Но, Боже, как она переменилась и, несмотря на это, как

была пленительна! Сырые покои подорвали ее здоровье: ее прекрасные руки

лежали на плечах двух служанок, без помощи которых она не могла

передвигаться. Бледное лицо, не утратившее былой красоты, несло на себе печать

смирения. Ее царственной осанки не могло скрыть простое лиловое одеяние, а

ее прекрасных волос — спускающееся на лоб покрывало, четки и крест были

единственным украшением, но неподдельное благочестие и терпеливая

покорность соединяли в ее облике святую и королеву, придавая ему неземное

очарование. Наши чувства невозможно описать — так сильны они были, так

стремительно сменяли друг друга: мы рыдали, бессвязно восклицали, бились

о решетку окна, словно надеясь с помощью некой сверхъестественной силы

сокрушить ее. Видеть свою мать так представлялось мне более

непереносимым, чем не видеть вовсе. Слезы мешали смотреть на нее, но я боялась хоть

на миг отвести взгляд, отдавшись на волю слез. Она проходила под окном, у

которого мы стояли, и наши руки, протянутые в мольбе сквозь решетку,

привлекли ее внимание. Взор ее дивных глаз, с их обычным выражением

неземного спокойствия, обратился к нашему окну — я хотела заговорить, но язык

не повиновался мне. Увы! Этот благословенный взгляд, исполненный

доброты, был первым, последним и единственным, которым нас одарила мать.

Когда она отвела глаза, душа моя осталась в ней; силы покинули меня, и в

беспамятстве я склонилась на грудь сестры.

Подозрения такого рода сделали бы наши частые поездки туда опасными

для моего супруга, но эта краткая сцена пробудила во мне чувства, хотя и

менее сильные, чем любовь, однако не менее стойкие, и эти чувства отравляли

для меня самые счастливые часы. Горькие слезы, оставлявшие след на щеке

моего возлюбленного Лейстера, когда он с нежными словами прижимал меня

к груди, одни только и выдавали мои мысли: я приносила меньший долг в

жертву большему. Эллинор, моя милая Эллинор, была моим единственным

советчиком. Мы проводили дни, строя тысячи планов и горько плача по

вечерам, убеждаясь в их неисполнимости. Частое отсутствие моего мужа

оставляло мне слишком большой досуг для этого печального занятия, но пылкая