страсть побуждала его изыскивать любую возможность хоть самое малое

время побыть со мною, и я трепетала при мысли, что эти беспрестанные поездки

привлекут внимание Елизаветы, которая с некоторых пор была нездорова и

тем более склонна замечать все проявления невнимания со стороны своего

фаворита. Но лорд Лейстер никогда не терпел докучливого надзора, а порой

позволял себе проявлять некоторые признаки холодности, делая это из

самых великодушных побуждений, ибо моя жизнь в его отсутствие не имела

иной радости, кроме надежды вновь свидеться с ним. Когда его не было, я в

унынии бродила по комнатам, всюду встречая лишь роскошь и одиночество,

но как только он появлялся, радость и музыка воцарялись в замке, каждая

комната, казалось, обретала гостя, каждый слуга — предмет радостных и

неусыпных забот. Свои частые отлучки милорд объяснял королеве страстью к

охоте, что совсем не отвечало его поведению: он все время проводил в нашем

обществе, почти не покидая замка. Понимая, что рано или поздно это

непременно будет замечено, я научилась хорошо ездить верхом и часто просила

его сопровождать нас из простой осмотрительности. Чтобы мы не слишком

утомлялись, милорд обычно приказывал разбить в лесу шатер с угощением, и

как-то утром на охоте, почувствовав себя дурно, я почти сразу отстала от

погони и отправилась вместе с сестрой на поиски шатра в сопровождении

охотника, который знал его местоположение так же плохо, как мы. В запутанном

сплетении узких тропинок мы встретили всадника с многочисленной свитой.

Чтобы освободить для нас путь, он приказал своим слугам вернуться,

спешился, поклонился, сняв шляпу, и не надевал ее, пока мы не проследовали мимо.

Обратившись к нашему провожатому, он спросил, где искать ему графа Лей-

стера. Не знаю отчего, вопрос этот встревожил меня, и я мгновенно

обернулась, желая увидеть лицо этого человека. Лошадь моя при этом не замедлила

шага, и я ударилась головой о нависшую над дорогой ветвь с такой силой, что

поводья выпали у меня из рук и незнакомец едва успел подхватить меня. Я

потеряла сознание. Кто-то из свиты отворил мне кровь, после чего я

мгновенно пришла в себя, поддерживаемая незнакомцем, который сжимал мою руку

гораздо сильнее, чем того могла потребовать озабоченность моим

состоянием. В смущении и растерянности от всего происшедшего я тщетно попыталась

высвободить руку и, чувствуя, как волосы спадают локонами мне на шею,

оглянулась в поисках шляпы и увидела, что она все еще свисает с той ветви, о

которую я ударилась. Невзирая на уговоры, я настояла на том, чтобы сесть в

седло, и, через мгновение вернувшись к незнакомцу, принесла ему живейшую

благодарность за столь любезную и своевременную помощь. Он ответил с

таким изяществом и учтивостью, что у меня возникло сильнейшее желание

узнать, кто он такой, но под внимательным взглядом, которым он меня

провожал, я не сразу смогла удовлетворить свое любопытство. Чуть позже мой

провожатый сообщил мне, что это племянник лорда Лейстера, сэр Филипп

Его наружность отвечала тому приятному впечатлению, которое

произвели на меня его манеры, и я лишь пожалела, что встретилась с ним при

таких досадных обстоятельствах, которые, по-видимому, его глубоко

поразили. Поглощенная этими мыслями, я, хотя и легла, не могла сомкнуть глаз, а

внезапное появление в шатре моего супруга окончательно отогнало сон. С

видом крайней досады и смятения, даже не справившись о моем самочувствии,

он бросился в кресло подле меня и разразился сетованиями на жестокость

судьбы. В безмерной тревоге я покинула постель и, упав перед ним на колени,

стала умолять его открыть мне причину этих сетований.

— Матильда, — сказал он, устремив на меня пристальный взгляд,

исполненный печали, — сюда едет королева.

Я помертвела при этих словах — только его объятия удержали меня, не

дав упасть, только его ласки спасли меня от обморока.

— Я ее хорошо знаю, — продолжал он, — и имею все основания полагать,

что нас предали. Само коварство ее приезда — без предуведомления — убеж-

дает меня в том, что она заподозрила по меньшей мере некие чары, тайно

удерживающие меня в Кенильворте. Я всегда намеревался, одинаково

памятуя о своем обещании и своей безопасности, препроводить тебя в подобном

случае в Убежище, но сейчас я опасаюсь того, какой вид это будет иметь как

в глазах моих собственных слуг, так и в глазах спутников Сиднея: все они

принадлежат к королевской свите и совершенно сражены твоей красотой. У

нас есть одна-единственная возможность. Скажи, любовь моя, может ли твой

Лейстер надеяться, что ради него ты поступишься и законной гордостью, и

праведным негодованием? Снизойдешь ли ты до того, чтобы предстать перед

Елизаветой в том смиренном обличий, в котором являлась до сей поры, и,

забыв на время, что она — гонительница твоей семьи, согласишься ли видеть в

ней лишь покровительницу твоего супруга?

— Я забуду все, — воскликнула я в порыве нежности, — все, что угрожает

твоей безопасности и спокойствию. Для меня будет счастьем чем-то

пожертвовать в доказательство своей любви, и я стану чем ты пожелаешь. Как дочь

Марии я всей душой восстаю против Елизаветы, но как жена Лейстера я не

должна иметь отличных от него желаний, а до этой тревожной минуты мне

даже не приходилось проявить смирение.

— Что узы брака в сравнении с этой невидимой связью душ! — сказал мой

супруг, прижимая меня к себе и смешивая свои слезы с моими. — Мне так

тяжело уступить тебе в великодушии, что я едва могу совладать с желанием

объявить тебя перед королевой хозяйкой этого дома и явить всему

королевскому двору красоту своей жены, в ком вся моя гордость и радость.

То был драгоценный, ни с чем не сравнимый миг моей жизни, когда

сердце мое раскрылось с наибольшей полнотой и встретило столь же щедрый и

благородный отклик. Ах, сударыня, лорд Лейстер обладал редкостным

умением управлять великодушной женой!

Те же мысли побудили и Эллинор дать свое согласие. Тот краткий час,

что предшествовал появлению королевы, мы приучали к смирению свои

глаза и сердца, чтобы негодование оскорбленных и гордость высоких родом не

выдали нас. Опасаясь также, что сходство моих черт с обликом моей

несчастной матери может привлечь внимание праздного наблюдателя, я постаралась

одеться непохоже на нее и, распустив волосы так, чтобы пышные завитки

спускались на лоб и на плечи, затейливо перевила их цветами. Потом,

смешавшись с толпой поселян, почти не отличаясь от них нарядом, мы

приготовились встречать королеву в главном холле, где, как и во внутреннем дворе,

нам надлежало разбрасывать ароматные травы и цветы.

Еще не улеглась безумная суета, вызванная вестью о неожиданном

посещении, как пушечный выстрел возвестил о приближении Елизаветы. Я ощутила

легкую дурноту, руки и ноги отказывались повиноваться, глаза не видели

перед собой дороги. Все мое существо содрогалось от ее присутствия, дух Нор-

фолков гордо восстал во мне. По счастью, затерявшись в веселой толпе, я

исполнила свою обязанность и удалилась, так ни разу и не взглянув ей в лицо.

После долгой борьбы с собой я обрела некоторую долю спокойствия еще до

того, как был подан обед, во время которого нам, как всегда, предстояло

петь. Скрытая от взоров общества, я теперь имела возможность рассмотреть

Елизавету. Она беседовала с Лейстером, стоящим за спинкой ее кресла. Хотя

лицом Елизавета совсем не походила на свою прелестную мать, черты ее

были правильны, глаза — необычайно малы, но взгляд их так быстр и ясен, что,

казалось, схватывал все на лету. Кривизна стана лишала ее облик истинной