французском языке добрая Анана объявила, что пришла утешить меня.

Обрадованная тем, что могу объясниться с ней, я коротко рассказала ей свою

историю, из которой, судя по ее выражению полной безмятежности, она не

поняла и половины. С большим трудом я уразумела из ее слов, что дон Педро

де Сильва, неправедный губернатор, заточивший меня без суда и следствия,

скончался; что она в продолжение нескольких лет была его фавориткой и

пользовалась влиянием, которое давало ее положение, для того чтобы

следовать своей привязанности к моей малютке и облегчать мое заточение; что в ее

власти было всегда навещать меня в тюрьме, как сейчас, но, не зная за мной

никаких преступлений, уверенная, что если я сумею снять с себя подозрения,

то она горячо примет мою сторону (быть может, к неудовольствию своего

покровителя, которого будет вынуждена тогда презирать), Анана, как подобает

жене, воздержалась от проявления великодушного интереса и

довольствовалась тем, что одаривала нас знаками привязанности, которые не наносили бы

ущерба власти губернатора и не умаляли ее собственных прав. И наконец,

она поведала, что с его смертью не стало единственного человека, который

мог препятствовать ее наклонностям, и так как он завещал ей значительную

долю своего богатства, то часть его она употребила на то, чтобы добиться у

нового губернатора отмены моего приговора, и теперь, получив желаемое,

пришла сообщить мне, что я вольна возвратиться в Европу и что для этого

путешествия она дружески предоставит мне средства, слуг и свое общество, так

как намерена навсегда покинуть страну, к которой ее более ничто не

привязывает, и в другой искать покровительства, руководства в вере и покоя.

Пока она говорила, я не раз готова была лишиться чувств. Я заставила ее

многократно повторить невероятную, радостную весть о том, что я свободна.

И только когда появились ее рабы, чтобы унести меня из печальной темницы,

которую еще вчера я полагала своей будущей могилой, подтвердилось это

ошеломляющее известие. Но когда я действительно оказалась на воле, когда

я увидела сияющее красками небо над головой, зеленую траву под ногами,

когда обоняния моего коснулся ласкающий аромат полузабытых цветов, а

слух благодарно наполнился звуками голосов, меня приветствующих, — как

не скончалась я от бури разнообразных чувств, воскресших в сердце моем в

этот счастливый миг? Я обратилась к Тому, кто даровал мне радость этих

ощущений и вдохнул жизнь в природу, их питающую, моля его умерить мои

чувства или собрать их в единый порыв благодарности.

Приобщившись вновь, почти чудом, к заботам этого мира, я узнала,

обуреваемая чувствами, которые бессильны выразить слова, что несколько месяцев

тому назад Елизавета отошла в мир иной, что мой брат Иаков, в силу ее

завещания, а также по праву рождения и по воле народа, вступил на английский

престол, счастливо объединив под своим скипетром два королевства, чья

многовековая вражда не оставляла надежды на то, что столь бескровно

совершилось теперь. Время, скорбь и утрата притупили мою враждебность

настолько, что я благословила Провидение, волею которого мне не к кому стало

питать ненависть. Более возвышенные, счастливые и милые сердцу надежды

открывались мне, и я с нетерпением ждала той минуты, когда смогу

предстать со своей улыбающейся Марией перед моей возлюбленной сестрой и в их

бесценном для меня обществе провести остаток дней.

Увы, сударыня, только эти чувства помогали мне отгонять мысли о том,

что тяжелая жара этих мест, так же как и долгое отсутствие свежего воздуха

и движения, сделали постоянной мою хромоту, оставшуюся от

ревматической лихорадки, и совершенно подорвали силы организма, с той поры

подверженного тысяче мелких изнурительных и безымянных недугов, которые

постепенно истребили молодость духа и принесли мне преждевременную

старость.

Анана, питавшая к моей дочери любовь, едва ли уступающую моей

собственной, делила со мной все материнские заботы и с жаром умоляла меня

взять ее под свое покровительство по приезде в Англию, где, как я дала ей

понять, мой сан был значителен. Она торжественно заверила меня, что

намерена завещать моей милой дочери богатство, доставшееся ей от покойного

губернатора, как в доказательство своей привязанности, так и во искупление

нашего долгого и несправедливого заточения. То положение, которое она

занимала при доне Педро, поначалу представилось мне препятствием, пред

которым взбунтовалась моя гордость, но почти мгновенно она склонилась перед

более высоким принципом. Я решила, что недостойно было бы пожертвовать

долгом благодарности и расположения в угоду людскому мнению, и, помня,

что ее неискушенный ум не знал иных брачных уз, чем постоянство, в

котором она, возможно, не уступала мне, я решила терпеливо взращивать в ее

душе добродетели, свойственные ее дикой, но здоровой природе, похоронить

память о ее былой ошибке и предостеречь и укрепить ее против новой ошибки в

будущем. Благожелательная Анана, чья душа была открыта для чистых

впечатлений религии и нравственности, обещала сделаться украшением

человеческой природы, но — увы — силы, над которыми я была не властна,

сократили ее дни и мгновенно решили нашу дальнейшую судьбу. Разразилась

эпидемия оспы, всегда столь опасной на островах, и унесла сотни жизней. Мрачные

опасения, которые соплеменники Ананы испытывают перед оспой, должно

быть, в немалой степени способствуют тому, что болезнь оказывается для них

гибельной. Анана впала в такое безграничное отчаяние, что вскоре у нее

появилась сыпь, сопровождаемая самыми зловещими симптомами. В бреду,

вызванном как ужасной болезнью, так и страстной привязанностью к моей

дочери, она беспрестанно призывала Марию к себе, отталкивая слуг и порываясь

из постели на поиски ее. Жалобно и судорожно молила она позволить ей еще

раз услышать голос маленького ангела, видеть которого ей более нельзя,

отдать в маленькие ручки Марии завещанную ей шкатулку. Мое материнское

сердце разрывалось на части в безмолвной и ужасной борьбе с самой собой.

— Ах, — восклицала я, — что значат все драгоценности, которые она

намерена завещать, рядом с этой живой драгоценностью, с единственным, что

осталось у меня от всех обещанных мне богатств?

Потом долг благодарности одерживал верх над материнским страхом, и я

спрашивала себя: «Как могу я отказать в последнем желании, пусть

необузданном и неразумном, той, что любила и нежила дитя, которое сейчас

неосознанно подвергает опасности?»

Видя, что доводы рассудка бессильны перед предсмертным желанием

Ананы, я покорилась и привела свое сокровище к ложу болезни и смерти с

покорностью, которую сравнить могу только с покорностью Авраама, и, как

невинная жертва, которую он готов был принести Богу, мое дитя было возвращено

мне. Обессиленная Анана, справедливо усмотрев в моем поступке высшее

проявление благодарности и почтения, терпеливо покорилась воле Господа,

вскоре призвавшего ее к себе.

Искренняя печаль, вызванная этой утратой, отступила перед бедой еще

более близкой: мое дитя покрылось знаками все той же ужасной болезни, и

тревога и заботы о дочери потребовали всех моих душевных сил. Вскоре,

однако, стало ясно, что болезнь приняла наиболее легкую форму, и мои заботы

оставляли мне довольно времени, чтобы предпринять необходимые шаги и

вступить во владение наследством, завещанным мне умершей подругой.

Покойный губернатор обратил большую часть своего проданного имущества в

алмазы, как это обычно делается в странах, где власть не опирается на закон,