— М-да-а... Голод. Тут уж не до учёбы.
Комбриг вышел из-за стола и подошёл к окну, стоял спиной к Пряхину. И руки сложил сзади, пальцы в одном кулаке сжал.
Вдруг повернулся, спросил:
— Как же ты экзамены сдавал?
Пряхин пришёл в себя, осмелел чуток.
— Книг много читал, все слова запомнил...
— Ну, так уж и все?
— Почитай все! Сочинение написал на «хорошо», а как математику сдавать — не знал. Тут меня армянин выручил: ты, говорит, за меня сочинение напиши, я за тебя — математику сдам.
Комбриг и на этот раз не рассердился, а снова повернулся к окну. Не поворачиваясь, спросил:
— А сейчас-то как учишься?
— Ребята помогают... Миша Воронцов, Павлик Пивень и Саша Кондратенко. Вечерами весь курс математики прошёл.
С трепетом ожидал решения своей судьбы. А в голове теснились мысли. «Надо же было угодить в этот проклятый столбик!» Комбриг не спеша закрыл папку с личным делом Пряхина, долго и туго завязывал тесёмки. Затем поднялся. Подошёл к парню. Тронул за плечо, тихо и будто бы не своим голосом проговорил:
— Иди, Володя, учись дальше. На таких-то как ты Россия-матушка стоит.
Легонько толкнул Пряхина к выходу. И потом долго стоял комбриг посреди кабинета. Вспоминал он свою так быстро пролетевшую молодость. Отошли в прошлое испанские бои, а картины воздушных схваток рисуются как живые. Вот эскадрилья франкистов валится из-за тучи на его одинокий краснозвёздный ястребок.
— «Иван, Иван, — кричат по радио, — мы немного будем тебя убифайт!..» — «Ах, вы, сатанинское отродье, "убифайт" захотели!»
Круто идёт в набор высоты и камнем несётся на головной самолёт врага. Пулемётная очередь!.. Получай подарочек от Ивана! И тут же атака на второй, третий...
Развеял по небу он один тогда эскадрилью самолётов. А все потому, что дерзок, что смел он был до безрассудства.
И этот вот курсантик... Какой-то дерзкой и неистребимой силой повеяло на старого бойца от этого битого судьбой, но не забитого русского паренька.
Владимир Пряхин хотя и летал уже полгода, пять самолётов сбил в воздушных боях, но и теперь обличья был несолидного, на лётчика-истребителя походил мало. Не спасали его и погоны лейтенанта, и голубые петлицы с птичками, и темно-синие галифе с голубыми кантами. Молод был и застенчив: по каждому поводу краснел как девушка. За эту черту характера, за робость и мягкость душевную, прозвали его в эскадрилье Пряхой. Командир назовет по фамилии — Пряхин, а товарищи в землянке — Пряха да Пряха. Не нравилось такое прозвище. Первому, кто назвал его так, он выразил недовольство, — впрочем, тут же застеснялся и махнул рукой.
Лётчики-истребители во время войны на боевое задание парами ходили, как теперь по улицам ходят патрули-дружинники. Один летит впереди, другой сзади и чуть сбоку, чтоб обзор был хороший.
Видеть все вокруг — первое дело для истребителей. У них поговорка в ходу была: кто первый увидел, тот и победил. Ведущий устремляясь в атаку, только слово по радио скажет: «Прикрой». И уж назад не оглянется, знает: ведомый прикроет, защитит. Надёжный должен быть этот человек — ведомый. Нет вернее товарища, чем он, нет крепче дружбы, чем дружба ведущего и ведомого.
Когда в эскадрилье лётчиков разбивали по парам, напарник Пряхину достался не враз. Сокурсники словно бы побаивались его «салажистого» вида: будто и не курсант, а маменькин сынок-малолетка затесался в их среду. До того момента вроде бы и не обращали на это внимания, теперь же, когда дело дошло до выбора, призадумались. И как только его в училище взяли!..
Володя почувствовал недоверие к себе и крепко переживал, едва слёзы сдерживал от обиды. Душа возмутилась, возопила от несправедливости: «Ещё посмотрим, кто чего стоит!»
И побрёл он с горя с глаз долой на край аэродрома, залёг там в траву — не знал, что и делать дальше.
Тут-то с боевого задания прилетел на своей «четвёрке» старлей Гурьев — высокий, красавец-весельчак. Двенадцать красных звездочек в две линии выстроились на борту его истребителя — счёт сбитым самолётам.
А летал Гурьев в ту пору один, без ведомого. Узнал, что и Пряхин остался в одиночестве, неожиданно приветил его, руку протянул:
— Хочешь летать со мной?
— Ещё бы! — обрадовался Владимир.
— Вот и славно! Готовь свою «семёрку», вечером на задание идем вместе.
Так и стали они летать: Гурьев — ведущим, Пряхин — ведомым.
На войне как на войне. Сегодня ты кому-то задал перцу, завтра — тебе подсыпали. Небесные просторы безбрежны, а спрятаться там негде. Нет тебе ни ямки, ни кустика. А и то ничего — лётчик об опасности не помышляет. У него на крайний случай парашют есть. Высота была б в запасе...
Мама Владимира Евдокия Павловна в каждом письме просит сына поберечь себя: «Ты, сынок, летай потише и пониже».
Улыбается Владимир над такими мамиными словами. Истребителю высота нужна, а она просит летать пониже.
Служба в авиации с морской сходна. А в море не так опасно: вода она какая ни на есть, а все-таки — твердь. На ней час — другой, а то и сутки продержаться можно. Воздух тебя не удержит, на волне качать не станет. Тут одна опора — высота и скорость. И за что только лётчики воздушную стихию любят! Гурьев, к примеру. Ему бы только цель заметить. Он тогда крикнет: «Прикрой, Володя! Я его, так и разэтак!..» И молнией ринется на вражеский самолёт. Стрелять из пулемета не торопится, патроны бережёт. Пушка у него есть — через винт бьет, её и вовсе в крайних случаях в ход пускает. Не любит Гурьев «утюжить» снарядами воздух. Если уж ударит — наверняка.
Месяц летает Гурьев с Пряхиным, второй летает, третий... Самолёты сбивают, ордена получают. Спросит командир эскадрильи старшего лейтенанта: «Как твой ведомый?» — И слышит в ответ: «А ничего. Парень надёжный». А если оплошает Владимир, то Гурьев скажет ему наедине и без зла: «Ты сегодня ушами хлопал, в другой раз гляди в оба».
Пряхин мужал быстро, страха в бою, как и Гурьев, не ведал. Уже боевые ордена на грудь получил. Но как и у всякого молодого лётчика, были у него и слабости. В другой раз забудется в воздухе, песни начинает петь. Обыкновенно в ясные дни это с ним случается. Утречком рано вылетят на свободную охоту, а небо синее-синее, и солнце над землёй встаёт, и всё вокруг тёплым золотым светом облито: и леса, и луга, и пашни. Невольно тут песня из груди вырвется:
«Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону...»
И так бы оно ничего, пой себе на здоровье, да ухо держи востро, война ведь. Ты выслеживаешь в небе врага, а он тебя скрадывает. Горе тому, кто зазевался.
Случалось, Владимир ослаблял бдительность. Засмотрится на стайку розовых, подрумяненных с одного бока облаков, а сверху, точно коршун, «мессершмитт» на голову валится. И лупит из скорострельных пулеметов. Трассы пуль точно красные змеи по небу вьются.
Правда, до сих пор обходилось. Видно, в рубашке родились два боевых друга — Гурьев и Пряхин.
Чаще не их, а они первыми находили врага. «Прикрой, Володя!» — неслось по радио. И Пряхин прикрывал.
Были и такие переделки, из которых только чудом можно было выбраться живым и вернуться на аэродром.
Раз их вызвал к себе командир на рассвете. Показал на карте мост через реку, сказал:
— Через сорок минут здесь наши бомбардировщики будут. Прикройте их от вражеских истребителей.
На прощанье, пожимая руки, заметил:
— Через мост этот идёт подкрепление немцам. Наступление на нашем участке готовят.
— Есть, прикрыть бомбардировщиков!
Боевая пара в воздухе. Впереди — клин бомбардировщиков. Идут звеном: три машины треугольником, точно журавли. Заметили и они краснозвёздную пару, ведущий качнул крылом: дескать, здравствуйте, ребята, подтягивайтесь поближе.
Над целью бомбардировщики в линию перестроились, стали на боевой курс. Тут-то и вынырнули из-за облаков вражеские истребители. Пряхин первым их заметил. Закричал командиру: «Справа по курсу шесть "мессеров"!» — «Прикрой, Володя!» — крикнул Гурьев и взмыл боевым разворотом ввысь. Он всегда так: высотой запасется и оттуда на головную машину врага, — будь то бомбардировщик или истребитель, — коршуном кинется. И на этот раз с высоты в самую гущу «мессершмиттов» врезался, весь строй сломал. Пряхин поотстал малость, но тоже высоту набрал. Смотрит, как бьётся командир, как он с первой атаки вожака вражеского пулемётной очередью прошил. На другую машину пошёл, но фрицы опомнились, двое в хвост Гурьеву пристроились. Тут-то и пришла очередь Пряхина: по первому самолёту из пушки ударил — в мотор угодил, второму на хвост насел, бьёт из пулемётов по кабине, из неё только искры сыплются...