Наш человек Чешуёв вырос общительным и контактным, потому что рос он с замечательными людьми в коммуналке. Массу личных высоких примеров видел он перед своими глазами.

Кто преподал Чешуёву сольфеджио и азы музыкальной грамоты? Ныне покойный угловой жилец Вениамин Сергеевич Сидоров.

Кто заронил тягу к энциклопедизму в Виталия Чешуёва? Доцент Ю.Ф. Зет с супругой, проживающие на третьем звонке.

Кто научил его добросердечию, человечности и отзывчивости? Повар-супник Констанция Викентьевна Цапих.

И так далее, и мы благодарны за В. Чешуёва, гражданина, семьянина, коллективиста и труженика всем этим людям.

...В самой большой комнате коммунальной квартиры, где проживал Сайгак Нусратыч Кебеков, провожала Чешуёвых квартира. Были тут приставленные один к одному столы, и цветы гвоздики в двух чешских вазах, толстая белая скатерть, хрусталь, серебро — и все складчинное, ничего решительно чешуёвского.

И даже плакала Чешуёва Зоя от такой сердечности коммунальных жильцов, прикладывала руки к груди и твердила:

— Нельзя же, товарищи... Дайте нам чем-нибудь поучаствовать! — и пыталась распаковать какой-нибудь узел, но доцент Ю. Ф. Зет всякий раз брал ее за руку и говорил:

— Драгоценная Зоя, оставьте свои поползновения. Пусть вещи лежат спакованными. У меня опыт. Поверьте мне, как бывшему беженцу.

Даже к приготовлению пищи и сервировке стола не были допущены Чешуёвы. В комнате Сайгака Кебекова они сидели под большой манежной картиной, изображавшей Сайгака в расцвете лет, среди коней, пьющих воду из горной реки, и шестнадцати девушек, набирающих медными кувшинами воду чуть выше коней по течению. Так и сидела семья Чешуёвых, чувствуя себя несколько скованно, а готовила еду для церемонии Констанция Викентьевна Цапих, а носили блюда на стол две девушки, подготовляемые ушедшим на покой доцентом Ю.Ф. Зетом, ныне репетитором ускоренных программ, одна — в стоматологический вуз по разряду челюстно-лицевой хирургии, другая — в архитектурный.

Тамадой был, конечно, Сайгак Кебеков.

— Говорят, — прокричал Сайгак, — на свете есть много нац. Сайгак не знает. Сайгак видит в мире только две нац. Сайгак делит людей только на две нац. Первый нац — хорошие. Второй нац — плохие. Мы приходим к первый нац — нам всегда открыт дверь. Мы приходим к второй нац — там всегда закрыт дверь. Это значит — нет дома. Долой второй нац, Ура нац Чешуёвых!

И выпивали, и ели, и пели песни веселые, и одну чрезвычайно грустную про:

И все уже знали, что кооператив «Квартет» объединяет пайщиков «Зооветтеха», «Электроштабеля», рентгенологов организованных и всяких прочих людей, с бору по сосенке, среди которых и наш Чешуёв. Что на жеребьевке Чешуёвым достался девятый этаж. Что председатель правления — завотделом по борьбе с нашествиями амбарных вредителей из «Зооветтеха» и дважды болел туляремией как укушенный мышевидными грызунами. Что на такси к чешуёвскому дому никак не подъехать, потому что дорога идет под окнами гостиничного комплекса «Горняки», там из окон постоянно бросают пустую стеклотару, а один раз бросили даже диван, и даже с лежащим на нем человеком, так что таксисты боятся за сохранность машин.

И потом все стали жалеть, что такие чудесные люди, как Чешуёвы, вдруг снимаются и переезжают, что вообще переезд страшная вещь, отчего даже бытует мнение, что два переезда приравниваются к одному пожару, и потом встал вконец расклеившийся Чешуёв, и чуть не заговорился Чешуёв до того, что они с женой всех присутствующих любят так, что решили ордер сдать, остаться здесь снова и дело с концом.

И заговорился бы Чешуёв под всеобщие крики жертвенного возмущения, но спас дело телефонный звонок, и грубый голос спросил:

— Заказывали грузтакси? Выехаем!

Тут сделалось оживление, с трудом замяли неловкость и грусть, и все понесли во двор коробки, тючки, словом, скарб, и ко всему были приклеены квадратики лейкопластыря, и на квадратиках пером «рондо» красиво написано: «Обувь», «Стекло», «Наследие классиков» и все в этом роде.

К назначенному времени и протиснулись во двор два фургона, трое мрачных мужчин стали задвигать пожитки вовнутрь. А люди из всех окон бывшего «Крестьянского земельного банка» смотрели во двор на отъезд — мысленно сравнивали, лучше они живут по обилию вещей или нет, и тогда до покупки чего надлежит тянуться — и люди видели, как из-за контейнеров с мусором приблизились к первому грузтакси пятеро юношей.

— Алло, — сказал один из них тому из грузчиков, что пьянее всех и, стало быть, самый старший. — От вас пахнет брагой, и вы грубо грузите личную собственность, нажитую тяжелым трудом. Позвольте-ка нам.

— Чего! — сказали грузчики и встали плечом к плечу.

— Того, — без восклицательного знака сказал главный юноша, — что вот среди нас стоит Витя, ему терять нечего, он второй раз не попал в пищевой институт на факультет брожения, и он запросто может вытащить шило и этим шилом пырнуть вас в печень. Представитель месткома только два раза успеет навестить вас в больнице. Нам нравится тихий Чешуёв, мы хотим ему оказать любезность.

— Пусти их, Егорий, — сказал самый младший, самый трезвый и самый резонный грузчик. — Они и, верно, убьют. В глазах-то вон — от края к краю чума. Пускай пупки себе рвут.

В два счета и весьма аккуратно пятеро юных погрузили все вещи и, проследив движение руки Чешуёва, один из них быстро сказал:

— Только не это. Просим не унижать нас подачками. Скажите нам просто спасибо. И извините, если в былом мы допускали дерзости. Вообще же мы симпатичные.

Николай Чешуёв, сингапурский спецшкольник, стоял в открытых дверях фургона и плакал. Потом он посуровел лицом и отдал двору пионерский салют. Мать обнимала его за плечи и кивала головой всем людям двора. Грузчик с грохотом закрыл дверь фургона.

Чешуёв встал на подножку и махнул в отчаянии рукой. Машины тронулись. Все прощально плескали ладонями. Молодые люди стояли у выезда со двора.

— А если, — выбросив руку со сжатым кулаком, до отказа нафаршированным килограммометрами, крикнул один юниор, — а если вас там кто обидит, позвоните сюда. Витя и в этом году все равно не поступит!

Нет нужды говорить, сколько проблем встает перед новоселом. Сколько тонно-километров набегает он к себе на этаж с вещами, покуда не оживится лифт. И будут протечки, усадки, отслоение обоев со стен, вечно засоренный упаковочной мебельной тарой мусоропровод, и промывание лап собаке Анонсу, поскольку все лапы его изрезаны подледомовым строительным мусором, и тяжелые позиционные хлопоты насчет телефона, и постоянное беганье к двери на требовательный длинный звонок, и там, конечно, цыгане, которые крайне любят знакомиться с новыми жилмассивами.

Но схлынуло все, отошло, и сидел наш Чешуёв в большой светлой комнате за арабским столом, и спорилась у него работа — переписка кантаты с уклоном в героику «Родились мы босые и голые».

И для легкого разнообразия, для разминки, встал потом Чешуёв взял кисть, жбанчик оранжевой краски и спустился на улицу.

А вот зачем он спускался. Год назад, внесши пай, купив кровать и стол республики АРЕ плюс раскладушку из гнутых металлоконструкций для сына, обнаружили Чешуёвы остаток бумажных денег на тысячу триста рублей. Обнаружили не без приязни.

А надо сказать, у многих граждан уже были автомобили. И родители Чешуёва видели, что этот красноречивый факт возрастающего благосостояния масс с неожиданной стороны больно бьет по их сыну, сингапурскому спецшкольнику Николаю.

— У него, — говорила Чешуёва Зоя, внимательно наблюдая за сыном, — может даже развиться нежелательный комплекс. Потому что все мальчики собираются сейчас и говорят: «У нас на тачке резина лысовата, и мы с папой как блок разморозили, так и не можем вылезти из этой истории. Нам подонок на СТО вместо тосола воды плеснул».