Вот на какой почве, справедливо сказала Чешуёва Зоя, возникает теперь единение и сдружение мальчиков, тогда как их Николай с потерянным видом стоит на отшибе, он несчастен всем своим обликом, нет у Чешуёвых машины, и мальчик их, вклинившись в группу сверстников, не может довольно хмуро сказать остальным:

— Нам с отцом подогрев на «Запорожце» сгубили. Может, кто в этом кумекает, так пошли бы, взглянули.

И сказал Виталий Чешуёв жене своей Зое, как любил говаривать их бывший коммунальный сосед Сайгак Нусратыч Кебеков:

— Есть или нет, но тут что-то есть. Мы приобретем «Запорожец», чтобы изжить у ребенка комплексы.

И они поднажали еще с работой, и вскоре был куплен автомобиль бананово-лимонного цвета.

Сын фотографа Подошьянца, владеющего «Жигулями», подошел и сказал, выразился так про чешуёвский автомобиль:

— Это «Феврале» без внушителя. — И произвел губами три непристойных звука.

Норайр Подошьянц не по годам был велик. Он занимался в кружке юных биологов зоопарка, где ему в силу ростовых и физических данных доверяли уже тапира, купленного в развивающейся далекой стране на свободно конвертируемую валюту. Еще день назад Норайр Подошьянц был значим для Чешуёва-сына как бог солнца Ра для древнего египтянина. Богопослушного египтянина. И богобоязненного.

Как вдруг Николай Чешуёв — что значит изжить в себе комплексы! — прямо и коротко заехал в глаз божеству, а потом стремительно в область уха. Так постоял он за честь семейного автомобиля, утвердил себя, ополноправил в среде мальчишек и влился в нее.

И вот к этому-то автомобилю, купленному исключительно для престижности сына, спустился со жбанчиком краски наш Чешуёв. Он включил мотор и проехал в авто тридцать метров на запад. Потом он вернулся пешком к месту прежней стоянки и на черном асфальте стал писать оранжевой краской:

Скажем, что почти весь асфальт возле жилмассивов в Москве был расписан подобными номерами. Безобразие, узурпация земельного фонда Москвы, порочная самодеятельность — вот что это такое, а также покусительство на права Моссовета. Но выкидывали автовладельцы такие фортели с писанием номеров на асфальте, чтобы другой автовладелец убоялся на этом месте ставить свою колесную технику, а иначе получишь гвоздиком по полировке крыла, или шилом в баллон, или кусочек сахару бросят в бак, или кусочек магния в презервативе бросят туда же, в бак, — и до новых, как говорится, встреч в эфире, друзья.

Не писал бы, ой, не писал бы этих номеров Чешуёв, однако нервное поветрие было такое, а куда же против поветрия...

«М»— написал Чешуёв первую букву и отступил на два шага, поднялся даже на цыпочки — освидетельствовать симметрию написания.

Вот в это-то время довольно громко сказал пенсионер Авдюков, прекратив поливание из кувшина кустов можжевельника:

— Я удивляюсь нашим карающим органам. Преступность вьет себе гнезда почем зря, а органы ноль внимания. Вот этот задохлик, марающий дорожное покрытие краской. Вы знаете, какова его зарплата?

И все остальные пенсионеры задвигались на парусиновых стульчиках, и один даже захлопнул книжку нанайских народных сказок в обработке Нагишкина: право же, какова?

— А зарплата его, — высоким летящим голосом сказал пенсионер Авдюков, — составляет восемьдесят четыре рубля.

Подойдя к детской песочнице, он щепочкой и написал в песке: 84. — Теперь задумаемся! — нацелил всех Авдюков. — За квартиру их взнос был три тыщи. И каждый месяц они платят квартплату сорок восемь рублей. И в месяц стоит бензин и профилактика для машины тридцать рублей, как для микролитражной. Опять же стоит такая машина три с половиной тысячи и, заметим, сиденья в машине устланы остродефицитной шкурой выделанного теленка. А через «Инюрколлегию» я, как читатель газеты «Известия», ничего такого не вычитал, чтобы какой-нибудь олигарх из штата Кентукки искал какого-нибудь Чешуёва, чтобы ввести в права наследства. Откуда же такое бешенство денег, откуда в наших рядах такой толстосум с мошной?

— Жену, жену его запишите, — сказала возрастная дама Мосягина. — Каждую пятницу себе в салоне прическу устраивает, да все «магик» названье прическе. Это два с полтиной за визит к мастерице, это десять рублей набегает в месяц, это надо приплюсовать!

И Авдюков под колонкой цифр приплюсовал на песке: 10.

— Вроде как и не слышит! — яростно ткнул в сторону Чешуёва пенсионер в водолазном джемпере. — Правда глаза колет! А Колька, сын его — юный следопыт. Сколько штанов на коленках надо. Пиши в месяц десять рэ на штаны!

Еще записали в песочнице: 10. Цену пса-ризеншнауцера записали: 200. И что трое видели, как Чешуиха отоваривалась в магазине «Диета» твердокопченостями, а это, ясно, цены немалые. И яйца брала оптом, четыре десятка, диетические, рубль тридцать десяток, с красным штампиком на скорлупах.

— Я, — патетически-исступленно сказал в водолазном джемпере, — проверил на его этаже ведро пищевых отходов, что он выбрасывает. — Джемпер, закрыв лицо руками, выдержал паузу и ошеломил: — Хлебопродукт хала там лежал. Цельная хала!

И вся общественность завела, закатила глаза, онемела от такого цинизма данного Чешуёва. А когда разлепили веки, оказалось, что впритык стоит Чешуёв. Лицо Чешуёва горело, а глаза, как потом вспоминалось, были почти что белые.

«Башку отвернет», — мелькнуло у Авдюкова. И он спрятался за спину Джемпера, который, как подводный исследователь, на свою максимальную пенсию вышел совсем молодым и здоровье имел отчаянное.

— Относительно же халы, — сказал Джемперу Чешуёв страшным голосом, — засохла до несъедобности во время выезда в отпуск. Так что халу по уважительной причине я затираю.

И, затерев кедой цену халы в песочнице, прошел Чешуёв нервозной походкой в дом, оставив труды свои в незавершении — жбанчик краски, кисть № 2, и от всего номера МЫР 17 — 41 только МЫР.

— Психанул, — определила дама Мосягина. — Ворюга.

— Лет восемь дадут хищнику по девяносто третьей-прим, станет как миленький. Участкового Невару пора вызывать.

— Я, — сказал бдительный Авдюков, — этого дела так не оставлю. Меня давно отличает высокое чувство правды. Мы адресочки знаем, куда следует составить письмо. Оглянуться не успеет, как приведут в исполнение.

И тем же вечером испещрил мелкими буквами две страницы, подписавшись: «Освобожденный член общественности района».

Чешуёв сидел в шлепанцах дома, изготовлял для своих производственных нужд японскую тушь из зарайской, что достигается фильтрованиями и добавлением глицерина, когда в дверь позвонили. Ризеншнауцер Анонс рычал и остервенело грыз фанеровку на двери. Чешуёв устранил собаку в комнату сына и отпер.

За дверью стояли трое.

— Можно, — с почти неуловимой вопросительностью, а скорее — даже разрешая этим словом войти двум другим, сказал передовой, выдавил животом Чешуёва в прихожую, — и все трое вошли.

— Милиция, — сказал передовой, мелькнув в воздухе красной книжечкой. — Участковый я ваш буду. Невара. Имею сигналы.

Тут бы взволноваться до дрожи в руках, но нет, странная апатия сошла на Чешуёва, даже будто поклонило на дрему.

— Проходите, товарищи, — сказал Чешуёв. — Я вам какао налью.

— Нам пить нельзя, — сказал участковый Невара. — Мы при исполнении. — Был он сугубо в штатском, и другие тоже. Двое те были из уголовного розыска, и уже представление сложилось у них, что запах свежеизготовленных денег в квартире отсутствует, и нету на мебели налета тонкой, как бы мыльной пыльцы, сопровождающей огранку алмазов, и, судить по хозяину, вполне приличный это трудящийся, больше двух лет тюрьмы на него по всем статьям не повесить.

— Вот, — продолжил участковый Невара, а один профессионал из угрозыска на всякий случай понюхал в баночке недавно зарайскую, но уже японскую тушь, — разъясняю вам ваши права. Это не допрос, не дознание или там следствие, а простейшее собеседование. Это значит, если я спрошу, а вам отвечать неохота, то можно не отвечать.