— Послушай, Алеша,— спросил Канаев.— А вот этот номер с яхтой... Зачем его пригласили?

Алеша потемнел лицом, нахмурился.

— А я почем знаю? Мы все удивляемся. Правда, кто-то сказал, что Эрвина Гросса с женой Матильдой просто навязали, дескать, не все же номера экстра класса вам давать. У вас в Советском Союзе нет безработицы, а у нас есть. Эрвин Гросс уже восемь месяцев не имеет ангажемента...

Алеша помолчал и закончил:

— Пожалели герра Гросса, наверно. Все-таки трудящийся человек.

— Ну если так... Тогда понятно. Только вот мне сдается, что не симпатизируешь ты этому герру Гроссу.

Парнишка вскинул на заведующего синие гневные глаза.

— Фашист он!

— Ну уж!.. Сам сказал, что Гросс этот был восемь месяцев безработный.

И тогда Леша, прерывисто дыша, ошеломил Егора Ивановича:

— Это тот самый фашист, которого я... камнем по башке! У него и шрам на виске.

Наступило молчание. Канаев размышлял. В тридцать третьем году Леше было лет десять. Как мог он запомнить лицо человека да еще проезжавшего в машине?.. Это фантазия. Взрослые часто совершают ошибку, обвиняя, изобличая ребенка во лжи, когда он всего-навсего фантазирует. Ребенок живет в мире иллюзий. Он скачет верхом на палочке, а ему представляется, будто он на лихом коне. Ребенок положил стул на спинку, и вот уже готов паровоз...

«Гу-гу-у-у!» Некоторые детские фантазии со временем как бы обретают реальность... Точнее, иллюзию реальности. Так и Алеша. Десятилетним ребенком он жил в Германии, слышал разговоры взрослых о бесчинствах фашистов, может быть, видел марширующих штурмовиков, гитлеровцев, проезжающих на автомобилях... Лицо какого-то фашиста запомнилось ему... И вот спустя три года Леша встречает другого немца, Эрвнна Гросса. В глазах подростка теперь все немцы поголовно фашисты. Значит, и этот бездарный артист тоже фашист!.. Возможно, внешне Гросс и напоминает подростку того гитлеровца...

Леша прервал молчание.

— Вы не думайте, Егор Иванович... Мне не показалось. Я даже друзьям своим ничего о Гроссе не говорил. Скажу — засмеют. А вам сказал.

— Спасибо за доверие, Леша.

— Я не врал, что камнем того... Этого Гросса! Честное слово. Как вышло? Улочка узенькая. Машина выворачивала на нее медленно, осторожно. Он на меня и посмотрел. Улыбнулся и рукой помахал, за немецкого киндера меня принял. Глаза мне его запомнились, никогда больше таких не видел. Один светлый, а другой темный. И у Гросса такие же глаза.

— Разноглазие, Алеша, явление редкое, но не уникальное.

— Он это, Егор Иванович, он!

Оба замолчали. Все-таки,— размышлял Канаев,— Алеша еще ребенок. Он много ездил, многое повидал. Впечатлительный паренек. Пожалуй, все же подозрения его—плод давешней детской фантазии. И зачем шпиону выступать в цирке? Смешно. Просто Гросс, не имея никакой специальности, подрабатывает на жизнь.

— Леша, а как он ведет себя?

— Всем пытается услужить. Здоровается, как тельмановцы, «Рот фронт». Данке шён,— говорит,— Совиет Унион. Их хабе арбайт. Спасибо Советскому Союзу, теперь он имеет работу, свой кусок хлеба с маслом... Буттерброд!

— Вот видишь?

— Вижу... Он это. Он!

— Ты понимаешь, конечно, Алеша, что твоих подозрений мало для того, чтобы сообщить о Гроссе, куда следует. Можешь попасть в глупое положение.

— Понимаю. Это меня и мучает. В нашем городе авиационный завод... Герр Гросс... Он себя «камрадом» называет, товарищем. Так и рвется выступать с шефскими представлениями. На заводах, фабриках, в воинских частях! Хорошо хоть, что ему вежливо отказывают, объясняют, что не имеют права приглашать иностранного подданного выступать бесплатно. А Гросс обижается, сердится. Жаловаться собирается.

— Может быть, он просто хороший человек, сочувствует нам?

— Я сам иногда начинаю сомневаться... Гитлера ругает последними словами. Идет профсоюзное собрание —он тут как тут. И ведь не понимает ни шиша по-русски, а сидит. А сколько он репетирует!.. Упорство страшное. Теперь он уже четырьмя апельсинами жонглирует. И пробует пять штук бросать. Через год номер его будет вполне приличный. До Саши Кисса, конечно, ему далеко. Саша жонглер гениальный. Но свои шесть шариков научится бросать.

— А жена Гросса?

— О ней ничего плохого не скажешь. Живем рядом, в общежитии. Чистюля. Все вышивает разные мешочки. «Для старых чулок», «Для писем»... Красивые вышивки — гномики разные, виды Шварцвальда. Я как-то заходил. Готовит вкусно. Тихая.

— А муж, значит, шпион?

Лешка покраснел. Тряхнул упрямо головой.

— Он, он... Понимаете,—он!

— Вбил ты себе в голову, Леша. Тебе десять лет тогда было. Мальчишке всякое в голову может втемяшиться.

— Он!

Опять оба задумались. И тут Егора Ивановича осенило.

— Вот что, Алеша. Ты пока помалкивай. Но товарищам своим расскажи. Займитесь Гроссом. Понаблюдайте.

Тут впервые за весь разговор Лешка улыбнулся.

— Я тоже так думаю... Спасибо, Егор Иванович.

— Ну и прекрасно. Только незаметно надо, понял?

— Разумеется... А Эркин с Гогой смеяться не станут?

— Ничего смешного нет. А понаблюдать не грешно. Договорились?

— Договорились.

...Сообщение Лешки о подозрениях насчет Эрвнна Гросса вызвало у приятелей возражения.

— Выдумываешь!— усмехался Гога.— Гросс из юнгштурмовцев... Из немецких комсомольцев. Он сам рассказывал.

— Са-ам,— возмутился Лешка.— Сам кто хочешь о себе и о других рассказать может!

— Ты тоже сам о камраде Гроссе рассказывал. Рассудительный Эркин сказал примирительно.

— Оба вы правы. Зачем врать Лешке? И ты, Гога, тоже по-своему прав. И ведет себя Эрвин нормально. Прошлый раз субботник озеленительный возле общежития организовали. Так Эрвин лучше всех землю копал. Добрый он человек, услужливый. А то, что глаза разные... У Гладильщикова, дрессировщика львов и тигров, дог есть, тоже с разными глазами. Один голубой, другой карий.

— Иди ты со своим догом!—возмутился Лешка.

— Не злись, Лешка. Короче... Егор Иванович хорошо подсказал. Надо проследить. Осторожно.

Друзья уселись на барьере манежа (время было «пустое» — репетиции кончились, представление не начиналось), стали разрабатывать план наблюдения за Гроссом. Дело осложнилось тем, что все трое учились в школе, репетировали, выходили на манеж. Но ведь и Гросс работал, репетировал. Значит, вечернее, дневное время не в счет. И утром за ним наблюдать невозможно.

— Может, все же сообщим, куда следует?— тихо спросил Лешка.

— А если все твои подозрения чепуха?— резонно заметил Эркин.

— Да,— поддержал его Гога,— засмеют нас тогда. Отвлечем людей от настоящей работы, а в итоге — пшик!

— А что, если Пыжика тоже привлечь?— подал идею Эркин. Идея понравилась.

Гросс выступал со своим бездарным номером в первом отделении. В это время и Лешка, и Гога, и Эркин не могли отлучиться из цирка: подготовка к выступлению, разминка. А Гросс уже свободен, может шагать, куда заблагорассудится. Пусть за ним Пыжик и присмотрит.

Федька пришел в восторг, выслушав предложение приятелей. На него, Пыжика, они могут положиться, как на каменную гору! Глаз он, Федька, не спустит с камрада Гросса. Пусть даже он, Пыжик, «неудами» обзаведется, поскольку вечером не сможет готовить домашние задания. Дело прежде всего! И какое дело!!

«Операция «Гросс» была продумана до мельчайших подробностей. Но, увы, плодов она не приносила. Камрад Эрвин Гросс вел себя безупречно. Вставал в семь часов на физзарядку. Позавтракав яичницей с ветчиной (ветчину он получал в специальном магазине для иностранных специалистов), являлся на манеж и репетировал, репетировал, репетировал до изнеможения. Потом играл в домино с инспектором манежа и еще двумя любителями забивать «козла». После этого выходил в городской парк, где стоял цирк, выпивал кружку пива и возвращался в общежитие. Там его Матильда уже приготавливала обед. Затем Гросс отдыхал, а к вечеру отправлялся в цирк. После выступления он прогуливался по парку.