скелета, хранящегося в кабинете природоведения. Он крушил безжалостно «макаронников», нисколько, впрочем, не заботясь о том, чтобы разобраться, кто «макаронник», а кто «абиссинец». Да и мудрено было разобраться. Никто не хотел быть «фашистом». Но кого-то надо было тузить. Общежитейские несокрушимой фалангой врезались в толпу за Спирькой...

Шум! Гам! Победные вопли! Жалобные вскрики! А по коридору метался несчастный Егор Иванович, тщетно пытаясь утихомирить воспитанников, охваченных боевым азартом, и восклицал:

-- Ну, ребята, образумьтесь... Пардон, вы же почти взрослые люди!

Остальные учителя прятались в трапезной. Лишь Геночка Иголкин бесстрашно влезал в свалку, схлопатывая иной раз тумака и в азарте тоже раздавая тумаки. Егор Иванович сильно подозревал, что юный преподаватель физкультуры Геночка под видом добровольца-усмирителя просто сам не прочь помахать кулаками, ибо силушка в нем так и играла.

«Война» кончалась обычно тем, что Егор Иванович, высоко, как страус, вздергивая длинные ноги, бежал в трапезную, крутил ручку старинного телефона и звонил в милицию. Начальник милиции сразу узнавал его взволнованный голос и иронически басил:

— A! Опять, значит, война в образцово-экспериментальной... Высылаю наряд.

После «Великой войны» в школе на неделю-другую устанавливался относительный порядок. Спирька исчезал. Ученики подсчитывали синяки и шишки, искали утерянные галоши, употреблявшиеся в качестве метательных снарядов, замывали, закрашивали на стенах чернильные пятна, потому что, если чернильница-непроливайка врежется в стену, она обязательно оставляет огромное фиолетовое пятно.

Ученики ходили с виноватым видом. А в учительской царила оживленная и, я бы даже сказал, радостная атмосфера: война кончилась — впереди недели две относительно спокойной жизни. Административных, карающих мер против зачинщиков безобразий заведующий применять не решался. Да и кто зачинщики? Спирька-негодяй! А Спирьки нету. Нельзя же всю школу исключать!

Школа досталась новому заву в хорошем состоянии. Однако Егор Иванович не обладал редкостным даром управлять «неуправляемыми» воспитанниками. В обычной школе ему бы цены не было. А вот в «образцово-экспериментальной»...

И постепенно падала дисциплина. А по стародавней традиции в , «образцово-показательную» присылали все новых и новых учеников на перевоспитание. Самых, как говорится, отпетых. Из всех школ города. И даже из области. А Федьку Пыжика импортировали даже из города Минска, где он в трамваях шарил по карман.

Вот в какую прелюбопытную школу угодили «три мушкетера»!

На другой день после знаменитого своего перехода по тросу через улицу, Гога, Леша и Эркин явились па занятия. Весь класс таращил на них глаза. Еще бы! Только поступили, и уже о них город говорит! И уже вчера какой-то чудик из школы ФЗС (Фабрично-заводская семилетка), желая посрамить циркачей, попытался выжать стойку на перилах балкона и, конечно же, свалился вниз, чуть не свернув себе шею. Сейчас лежит в больнице.

Федька Пыжик подошел к новичкам. Это был стриженый под машинку парнишка, курносый и веснушчатый. Левый глаз у Федьки косил наружу. Пыжик утверждал, что этот недостаток у него не врожденный, а благоприобретенный, поскольку его трамвайная «профессия» требовала постоянно быть настороже.

— Здорово, циркачи!—сказал Федька небрежно.—Ух, и влетит вам теперь от Спирьки Закидона!

И он объяснил новичкам, кто такой Спирька.

— За что влетит?— не понял Леша.

— За то. Хотите школу в свои руки взять? Спирька в ней бог и царь. А вы...

— Ничего мы не хотим. Сам же приставал: покажите, покажите!

— Теперь уже поздно. Не простит вам Спирька.

— А что он нам сделает?— поинтересовался Гога.

— Отлупит до бессознательности, вот что!

— Одни — троих?—удивился Эркнп.

— Зачем один? Общагу приведет.

— Общагу?

— Ну, наше общежитие. Промежду прочим, я ведь тоже из общаги.

— И ты нас — бить?

Федька почесал стриженый затылок, развел руками.

— Куда деваться? Закидон шутить не любит. Откажусь — он и меня отвалтузит. Вы, циркачи, птицы залетные. Месяц, другой покувыркаетесь в нашем городе—и отчалите. А Спирька останется. Так что и мне придется вас бить. Не хотелось бы, одначе... Да вы не трухайте. Я больно не буду. И братве потихоньку скажу, мол, не очень старайтесь. Циркачи ребята клёвые.

— Как бы мы вашу общагу не побили,— усмехнулся Эркин.— Ты своему ненаглядному Спирьке так и передай: пусть лучше не связывается.

— Да ты что?! — испугался Федька.—Да за такие слова!.. Он из меня лепешку сделает. Вы вот что, братишки, не кочевряжтесь. Зла я вам не желаю. Пусть он вас малость поколотит. Положено так, понятно? Во-первых, вы новички. Во-вторых, Закидон здесь хозяин...

Вокруг толпился уже весь класс И даже девчонки подтвердили: положено «учить» новичков. Так Спирька распорядился. А если

осерчает он, то и вовсе беда: соберет свою городскую шпану. А у них и кастеты, и финки!

— Плевать!— в сердцах вскричал Гога.— Плевать нам на Спирьку и его шпану!

Класс ахнул. В глазах смятение, испуг, восхищение. И тут как раз ударил в колокол сторож Пахомыч. Начинались занятия. На пороге возникла импозантная, представительная фигура учителя географии с великолепным прозвищем «Мадагаскар». Однако в сокращенном виде прозвище это носило, пожалуй, несколько обидный характер — «Модя», тем более, что учителя звали Модестом Леонидовичем.

Сделав перекличку и с удовлетворением отметив, что Спирька Ленский отсутствует, географ, по заведенной привычке, выложил на кафедру свои прекрасные золотые часы. Модест Леонидович, старый либерал, не любил ставить «неуды». Он боролся за успеваемость демократическими методами. Никогда не вызывал ученика сам, а предлагал отвечать урок желающим. К тому же он был очень близорук, и ученики этим пользовались. «Специалист» по географии Ленька Емцов научился копировать голоса пяти своих приятелей и за небольшое вознаграждение (бутылка ситро, пирожок с повидлом) честно зарабатывал благодарным клиентам «оч.хор»ы.

— Ну-те-ка, кто желает подвергнуться?— спросил географ, снимая очки и сильно щурясь.— Есть желающие, или желающие не желают?

Федька урока по географии не выучил, однако вскинул руку и воскликнул:

— Я желаю! Федор Пыжик.

— Пыжик?— удивился учитель.— Приятно слышать ваш голос.— Учитель-демократ говорил всем ученикам «вы».

Проходя мимо новичков, Федька задержался и прошептал:

— Поглядите, что сейчас будет. Не хуже, чем ваш переход по тросу.

— Тэ-э-эк!— учитель разгладил пальцами красивые серебристо-черные усы.— Слушаем вас, Пыжик. Что было задано?

Пыжик молчал. Он не знал, что именно надо было выучить.

И тут произошло чудо. Новички ясно видели, что Пыжик прошел к доске по среднему проходу между партами, метрах в трех от кафедры. К учителю он не приближался. И тем не менее прекрасные золотые часы исчезли с кафедры!

— Не будем тянуть время, Пыжик,— учитель по привычке захотел взять часы и, близко-близко поднеся к глазам своим, проверить, сколько времени потеряно зря.

— Часы!— вскричал учитель страшным голосом.— Пропали мои часы!!

Начались суматошные и шумные поиски часов. Учитель совсем потерял голову. Исчезновение часов, очевпдно, помутило его разум, и он стал говорить удивительные слова:

— Господи!.. Семейная реликвия. Настоящий Брегет!.. Мой прапрадед, граф Иловайский, купил эти часы у самого Брегета. Разве вы, современные ученики, знаете, кто такой был Брегет?! Вы вообще ничего не знаете...

— Почему мы не знаем?— вдруг возразил Федька и ошеломил учителя своей эрудицией: «Пока недремлющий брегет не прозвонит ему перерыв на обед».

Географ, столь неосторожно открывший свое графское происхождение, которое тщательно скрывал, выдавая себя за потомка историка Иловайского, услышав из уст Федьки чудовищно изувеченные пушкинские строки, онемел. Затем опомнился п вновь занялся поисками, говоря, говоря, говоря...