И художник увидел море глазами сына — это была ровная, прямая стена. И только подойдя к самому берегу, он увидел водную, морскую плоскость — в тот день море было спокойным. Между прочим, и пилоты сверху видят землю не круглой, а вогнутой чашей.

«Вавилонские и египетские рельефы не обнаруживают признаков перспективы, как не обнаруживают они, впрочем, и того что в собственном смысле следует называть обратной перспективою; разноцентренность же египетских изображений, как известно, чрезвычайно велика и канонична в египетском искусстве; всем памятна профильность лица и ног при повороте плечей и груди египетских рельефов и росписей. Но во всяком случае в них нет прямой перспективы, между тем поразительная правдивость портретных и жанровых египетских скульптур показывает огромную наблюдательность египетских художников, и если правила перспективы в самом деле так существенно входят в правду мира, как о том твердят их сторонники, то было бы совершенно непонятно, почему не заметил перспективы и как мог не заметить ее изощренный глаз египетского мастера. С другой стороны, известный историк математики Мориц Кантор отмечает, что египтяне обладали уже геометрическими предусловиями перспективных изображений. Знали они, в частности, геометрическую пропорциональность и притом продвинулись в этом отношении так далеко, что умели, где требуется, применять увеличенный или уменьшенный масштаб» (П. А. Флоренский).

Старые мастера не были ни наивными, ни неумелыми.

«Пространство с его извивами древнего египтянина вовсе не интересовало, не интересовало и древних греков, и живописцев Индии и Ирана. Их не беспокоил всегда тревожащий нас вопрос: что подумают?» (Б. В. Раушенбах).

Вот и детей нисколько не заботит, что о них подумают. Они рисуют, чтобы понять и передать осмысленное. Кстати, гораздо реже дети передают эмоции. Это на нас их работы оказывают эмоциональное воздействие — они радуют или смешат, но непременно удивляют нас.

Как-то я разложила перед детьми открытки из набора «История корабля». Мы долго «изучали» строение кораблей, после чего я перетасовала открытки и предложила каждому вытянуть одну, как билет на экзамене.

Разумеется, было предложено вылепить по «экзаменационному» кораблю — к концу занятий мы имели шанс обзавестись солидной флотилией.

Открыточные корабли были плоскими, несмотря на цветной, добротный рисунок.

Каково же было мое удивление, когда все, как один, вылепили только видимую сторону — вместо кораблей у них вышли ажурные рельефы. Корабли не стояли, флотилии не получилось.

— А там-то что? — указала я на другую, пустую сторону.

— Ничего.

— Но корабли-то целые, значит, весла должны быть по обе стороны. (Весла у всех были только с одной стороны.)

— Они нарисованные, и с той стороны ничего нет. Для убедительности дети повернули открытку — там, разумеется, ничего не было.

Так я их и не переубедила. Почему по фотографии (я иногда практикую «перелепливание» с фотографий, это развивает пространственное воображение) они лепят объемные предметы, а по цветному рисунку — нет? Почему они не могут воссоздать оборотную сторону нарисованного предмета?

Каковы корни детского творчества? Я часто думаю над этим, обнаруживая в детских работах архаику древних наскальных изображений, условность, символику арабской вязи и «ковровых узоров». Творчество детей мифологично и тем сродни древним культурам, а их геометрия напоминает египетскую.

Поиск заглавного смысла, поиск структуры мироустройства, поиск правды (что важнее, то и размером больше), с одной стороны и стремление к правдоподобию реальной жизни — с другой. Не имея реального культурного опыта, дети заново открывают мир. И своими открытия ми подтверждают органичность, естественность созданной человечеством культуры.

Чего не было в детстве, что через детство не прошло — того и нет в культуре. Детство не отравлено массово-усредненным взглядом на мир, и потому явления маскультуры временны и преходящи. Детство не знает угодливости и фальши, — значит, не может быть долговечной культура, в основе которой эти качества.

«Я верю и исповедую, что в начале было детство, когда каждый из нас был гениален, — сказал Н. В. Кузьмин в одном из последних писем ко мне. — У вас есть своя собственная страна, которую вы обязаны возделывать».

И я следую его завету.

Мне нравится возиться с такими маленькими

Неправда, что детям все легко. С момента появления на свет они заняты познанием через себя мира и борьбой со злом мира через борьбу со злом в себе.

Они плачут по ночам, плачут, когда их внезапно оставляют одних, капризничают, попав в чужую, незнакомую среду.

Когда говорят о моцартовской, пушкинской легкости, то имеют в виду гениальную гармонию их творений. Но кто скажет, что жизнь Моцарта, Пушкина была безмятежной?! Моцарт, Пушкин и дети стремятся к чистому, незамутненному высказыванию и, преодолевая тьму, стремятся к свету, красоте. Красота — эстетическая и этическая категория одновременно. Образ чистой красоты влечет к себе детей и гениев мировой культуры. Я не верю в детскую заурядность.

— Неужели вам нравится возиться с такими маленькими? — удивляется бабушка Маши, той, что подружилась с Авдием и Гордеем. — Издалека ездить — и на такую работу! И чему их можно научить? Я вот дочери говорю: зря ты это затеяла, а она — вози, и точка. Вот и таскаемся.

Добрая бабушка с тромбофлебитными ногами и астмой возит Машеньку издалека. И мне сочувствует — могла б найти работу и посолиднее, и поближе к дому.

— Если что набезобразит, я сейчас: «Не повезу в школу». И знаете, сразу смирная станет и ходит вокруг меня, что вокруг елки, ластится. Такие они, бестии, хитрые.

— Они умные, — говорю я бабушке. — А уж ваша Маша!

Я рассказываю бабушке про Машу: какая она умница, и умеет дружить, и старательная — тешу бабушкино сердце. И ведь нисколько не кривлю душой.

В основном в студии московского клуба «Современник», где я стала работать, дети чиновников средней руки и технической интеллигенции. Небольшой процент детей (или внуков) элиты. Здесь редко увидишь ребенка в рейтузах, сосборенных на коленках, или застиранной байковой рубашке.

К сожалению, администрация клуба не позволяет родителям посещать занятия. Ожидая детей в холле (перед цветным телевизором), они, разумеется, не получают никакого представления о нашей совместной работе. В Химках у нас была возможность постоянного общения с родителями. Это очень помогало.

Но вот в класс пожаловал мужчина в дымчатых очках: «Я отец Кати, меня интересуют ее успехи».

А у меня — 10 Кать. Отец Кати называет фамилию. Достаю Катины рисунки с полки.

— Да не надо, — говорит он, — так, пару слов. Видно, рассчитывал на краткую беседу с учителем, а теперь жалеет тех минут, что предстоит ему провести в моем классе. Стучит пальцем по циферблату.

Я не спешу. Перебираю Катины рисунки молча. Он смотрит вместе со мной. Похмыкивает. Может, впервые увидел рисунки своей единственной дочери?

— Катя неуравновешенная, ее воспитывают две бабушки с разными характерами, соответственно она все время как меж двух огней. Отсюда капризность, вспыльчивость. Но она добрая по природе, ее стремление — все утрясти, успокоить. Однако ее миротворческая сущность входит в конфликт с домашним воспитанием, где преобладает, с одной стороны, деспотизм, с другой — полная вседозволенность.

— С чего вы это берете? — Катин отец отшатнулся от меня.

— Из текста рисунков, где постоянный композиционный повтор: одна фигура в центре, две остальные — удалены, как бы отброшены в стороны от центральной. То же — и в лепке. Катя пытается осознать, описать сюжет. Жизнь с бабушками без родителей. Осознанное легче переносить, терпеть.

— Но тут же нет двух бабушек!

— Они обозначены. Спрятаны за сказочными персонажами, цветами или даже ящиками. Детям свойственно переназывать предметы, табуировать — переименовывать одно в другое.