А. Л. Венгер, известный детский психолог, в своем заключении написал, что Тема абсолютно нормален, но педагогически запущен. Дальнейшее пребывание в интернате для умственно отсталых детей Теме противопоказано, поскольку будет усугублять педагогическую запущенность.

Тему нужно перевести в интернат для нормальных детей. Ольга Николаевна обратилась к директору такого интерната с просьбой посмотреть Тему. Тот, пообщавшись с мальчиком час, сказал однозначно: беру. С учебой подтянем. Будем выпрямлять его судьбу. Мы радовались: повезло Теме — попал в добрые руки, но… у нас чью-то судьбу «выпрямить» непросто.

Директриса интерната для умственно отсталых детей позвонила главному врачу Русаковской больницы, сказала, что не потерпит самоуправства и подаст в суд… на больницу. Больница, разумеется, не испугалась: подавать в суд на тех, кто спас жизнь ребенку, — это по крайней мере смешно. Но директриса и не думала смешить. Она поставила условие: Тема должен быть проведен через ту же комиссию 6-го психдиспансера, и, если данная комиссия снимет диагноз, тогда пожалуйста — хоть в академию наук! А если уж вы такие добренькие, то и Катю Умнову заберите — вот уж действительно девочка нормальная, не то что Тёма. Он и с детьми-то не умеет общаться, быстро замыкается.

Разве? Почему же тогда с ребятами в палате он живет душа в душу?

— Ишь, гуманисты! А знаете ли вы, что у нас, в специнтернате, можно человека держать до восемнадцати лет, к тому же наших обеспечивают жилплощадью и освобождают от армии.

Все ясно. Значит, лучше, удобнее жить дебилом, чем нормальным человеком. Тогда чего же мы медлим, пойдем на комиссию в психдиспансер, нас определят в дебилы и дадут, наконец, квартиры?

Но Тема-то нормальный парень! Что правда, то правда — он быстро замыкается. Я сама была этому свидетелем.

К нему пришла учительница (долго болеющие дети охвачены у нас школой). Задала задачу, а сама уткнулась в журнал. Тема не хотел решать задачу. Он мечтал скорее отделаться от математики и идти лепить. Но учительница поставила условие: «Пока те сделаешь — не отпущу». «Очень он ленив думать», — объяснила она мне, на мгновение оторвавшись от журнала. На меня из-под очков смотрели равнодушные, холодные глаза.

Тема низко склонился над тетрадью, водил ручкой, калякал, потом просто лег головой на стол.

— И вы хотите перевести его на нормальное обучение, — вздохнула учительница. — Давай решай, что тебе говорят! — перемена тона была разительной.

— Не буду я ничего решать! — Тема швырнул тетрадь и пошел в палату. Он долго молчал. Лепил кошку и молчал. И вдруг сказал:

— Лучше найдите мне мою маму. Меня отец бил, а мама пальцем не тронула.

Лучше… Лучше бы я не приходила к нему с книгами, яблоками и воском, а нашла бы ему маму. Взять бы его к себе! Но всех-то не возьмешь…

— Невезучий наш Тёмка, — Ольга Николаевна звонит мне поздно вечером. Только вернулась из реанимации. — Смотрю, стоит возле цветка алоэ, задумчивый, грустный, трет пальцами Мясистые листья, нюхает. «Ты что, Тем?» — «Мама мне точно такие выжимала в рюмочку. Это — от горла». А к Зое, сестричке нашей, ластится: «Зой, ты замуж выйдешь? Тогда возьми меня себе, я тебе все делать буду». Как быть? Неужели проводить его через эту комиссию?

Из 6-го психдиспансера Людмила Витальевна приехала окрыленная. Обнаружилась знакомая, светило, все поняла, будет за Тёмку.

— Только как его подготовить? А вдруг замкнется? Вчера ребята его навестили, веселенькие. Видимо, антидепрессантами их перекормили. После этого визита он до отбоя молчал. Загрузился. К тому же пришлось его из изолятора в палату перевести, место нужно было, а в палате послеоперационный мальчик с мамой. Мама мальчика обхаживает, нежничает, Тёмка ей нагрубил. Она жаловаться. Я попросила Тёмку, чтоб помягче был. Вроде договорились. Отказных подбросили, некуда пристроить… Вот беда — перед операцией валерьянку не пью, а сегодня как съездила за Тёмиными документами к директорше… Вдруг она подговорит комиссию?!

Вечером, накануне поездки, играли с Темой в «эрудит». И еще две девочки пришли. Заигрались до отбоя. Тема — тугодум, но играет вполне прилично. Значит, выходит, с олигофреном играла в эрудит и не поддавалась. Может, и я того-с?

Утро. Подъехали к месту назначения.

— Тетя Люся, я уже здесь был. Я точно помню, как меня от сюда отправили.

— Куда отправили?

Молчит, смотрит исподлобья, теребит чуб — плохой это признак. Сбой перед комиссией. Не удалось нам его обмануть, все помнит наш бедолага. Неужели помнит, как били его, пятилетнего, до кровоподтеков, — и молчит?'

Вот и комиссия. Солидные, компетентные дамы. Наша Людмила Витальевна, Люся — им не чета. Без крахмального колпака и белоснежного халата стала маленькой, невзрачной — воробышек! И «опоры», пообещавшей содействие, нету.

Я потому такой тон взяла, что знаю, чем все кончилось. Непредвзято сужу и всех против ответственной комиссии настраиваю.

Тут сразу казенщиной дохнуло.

Сидят, читают выписки да бумаги, что Люсе удалось выцарапать у директорши. Потом рисунки пошли по рукам. Смотрят молча.

Тема видит: уплыли его микки-маусы с бременскими музыкантами в конец стола, да там и остались.

Ознакомились с делом, взгляд на Тему. Помнят они его. Вырос. Посыпались вопросы. Тема не отвечает. И — заключительный, коронный:

— Тимофей, скажи, какая разница между дождем и снегом?

— Тем, ты же знаешь, — шепчет Люся.

— Не знаю.

На разнице между дождем и снегом закончили. Тему попросили выйти. Он вышел. Ясно, чего мудрить. Никуда его переводить не надо. Олигофрения явная.

Люся пыталась объяснить комиссии, что предшествовало замкнутости. Но, на их просвещенный взгляд, причина несущественна. Конечно, могло отразиться, но неадекватность выраженная.

— А рисунки?

— Рисунки? Шизофреники тоже рисуют и стихи сочиняют. Есть объективные показатели, и если вы врач…

Да уж какой Люся против них врач — пичуга! Нет бы вместо вопросов дурацких угостить сироту конфетой «Мишка на Севере» да и отпустить с миром! Только разве Тёмина судьба их интересует? Да нисколько. Им, «чувственно отсталым», важна честь мундира.

А наш Тема — ни бе ни ме ни кукареку. Чего им его жалеть: не в богадельне служат — в психдиспансере!

Зря ездили, ох, зря! Тема заболел воспалением легких. Снова. Сначала Люся думала: кашель у него от трубки, что двадцать один день в горле стояла, да сделали снимок — воспаление. Куда теперь его? Лето на носу, но ни у меня, ни у Люси нет юридического права взять Тему с собой на лето — подкрепить на природе его никудышное здоровье.

— Тетя Люся, не расстраивайтесь, — утешает Тема, — мне теперь все равно. Только вы ко мне туда будете приезжать?

Лето Тема провел в туберкулезном санатории, Люся навещала его каждую неделю. Там ему было хорошо — бегал с мальчишками и рисовал стенгазету. Сам вызвался. К концу августа снова стал кашлять. Вернулся в больницу. Если на этот раз обойдется — он наконец отправится в интернат для умственно отсталых детей. Погулял среди нормальных — баста.

Два года в интернате для умственно отсталых сделали свое дело. Нынешний, шестнадцатилетний, Тема больше не рисует, не читает книги, он сколачивает посылочные ящики. В последнее наше свидание Тема взял у меня сумку с провизией, развернулся и ушел в корпус — ни спасибо, ни до свидания. А я еще долго ждала его у витрины с изделиями умственно отсталых детей. Фартуки, коробки, выжигание по трафарету… Выходит, умственно отсталые отличаются от нормальных как бы только одним — неспособностью к творчеству. Возможно, Тему и не глущили транквилизаторами, его просто отучили думать. Чтобы вернуть Теме его природные способности, с ним нужно было работать. А зачем? Пусть сколачивает посылочные ящики.

«Затравленность и измученность не требуют травителей и мучителей, для них достаточно самых простых нас… Не свой рожден затравленным», — горькие слова Марины Цветаевой — правда о Теме.