— Что ж тут хорошего? Вот она, твоя подписка о невыезде, как действует! А почему хорошо, что бежал? Потому что тем самым признался в совершенном преступлении?

— Совершенно точно, это произошло как раз тогда, когда мы занялись директором хлебозавода. Чувствуешь связь? Он не бежал, когда загорелся магазин, понимая, что по факту поджога возбуждено уголовное дело и органы разберутся, что он не поджигал. Когда магазин его проверяли — тоже не бежал, понимал, что много ему не дадут, а может, снова сорвется с крючка. Зато когда мы занялись директором, он понял: тут ему крышка. Знаешь, что бывает за торговлю неучтенными товарами?

— А что ты дальше собираешься делать, прокурор?

— Дальше уже твоя работа.

— Парочку моих сотрудников…

— И служебно-розыскную собаку, — добавил я.

— А может, кота служебно-розыскного? Ха-ха.

— Ну и шуточки у тебя, — рассмеялся я.

— Шутить полезно! Рекомендую — хорошее средство от усталости.

Действительно, я устал. А за окном шумел тополь, призывая к действию…

Я отправился на хлебозавод.

И прежде всего увидел там громадную овчарку черной масти. Пес сидел у ног милиционера и смотрел, как я останавливаю машину и выхожу. У него были такие умные глаза, что я невольно подумал, уж не понимает ли он, что я не профессиональный шофер — не совсем грамотно развернулся у ворот.

— Здравствуйте, товарищи.

Работники милиции ответили. А пес презрительно отвернулся. Вот еще, будет он здороваться с каким-то там прокурором! Он служит в милиции.

— Здравствуй, Бобик, — сказал я.

И свирепый пес поднялся, завилял хвостом, подошел и протянул лапу.

Я пожал ее.

Все засмеялись.

А дальше началась работа, в которой прокурору не нужно принимать участия. Но мне во что бы то ни стало надо сегодня же положить перед Масленниковым одно из главных доказательств его преступной деятельности — то, что было им награблено. И даже не столько перед Масленниковым, сколько перед исполкомом, чтобы срочно отобрать депутатский мандат, дающий право директору хлебозавода на неприкосновенность, мандат, которым он мог на какое-то время прикрыться. И поэтому я торопился.

Пес оказался в самом деле умным. Он сам остановился у вахтера, пока мы предъявляли наши документы, потом направился прямо к директорскому кабинету. Секретарша доложила, что Масленников на каком-то совещании, но я прекрасно знал: директор помчался утрясать свои дела в область…

Пес нашел дамский башмачок на стоптанном каблуке и всем своим видом теперь показывал, что это именно то, что нужно. Секретарша директора попыталась его отнять у собаки, но та зарычала так грозно, что милиционерам пришлось успокаивать перепугавшуюся хозяйку башмачка.

Овчарка вывела нас во двор, пересекла его, вспугнув выглянувшую было из домика учетчицу, никакого внимания не обратила на вскипевшую, как молоко, кошку и повела нас к воротам. Мы вышли на стройплощадку, перешли через овраг. Пес посмотрел на нас по очереди, словно пересчитывая, не отстал ли кто, не заблудился ли, посмотрел на меня укоризненно — я прибавил шагу — и тогда, убедившись, что все в порядке, повел нас дальше к заброшенной деревне. Умный пес. Я ведь действительно немножко отставал, раздумывая над «операцией»: такой хитрый, матерый жулик, а клад свой прячет так примитивно.

Деревушка Ельцы с заколоченными избами была мертва. Жители ее давно перебрались в райцентр и новостройки, выросшие за последнее время вокруг райцентра и совхозов. У одной избы пес остановился. Остановились и мы. Потом обошли вокруг. А пес принялся разрывать лапами землю под крыльцом. Мы помогли ему и вскоре вытащили на свет увесистый сверток, обернутый сначала в дерматин, а потом в целлофан. Понятые, самые любопытные люди на свете, подались вперед. Судя по рыхлой земле, по свежей небрежной упаковке, сверток здесь лежал совсем недолго.

Сначала мы сфотографировали и место, и сверток. Начальник райотдела милиции шумно расстелил на траве газету, чтобы ни один драгоценный камень — а все были уверены, что в свертке непременно находятся как минимум бриллианты, — не остался бы незамеченным и неописанным.

Медведев вооружился ножницами, все затаили дыхание, и… из пакета посыпались мелкие камушки, только не драгоценные, а обыкновенные — щебенка.

Это был ударчик. Но как бы в утешение незадачливым пинкертонам на краешек газеты выпала записка, написанная на машинке: «Балдоха! Потом». Это было все-таки нечто.

Мы поехали в райотдел милиции. Пес высунулся из окна и так посмотрел на охранника в фуражке с зеленым околышем, что тот, вытянувшись, отдал честь неизвестно кому — ему или своему начальнику.

Да, директор оказался ушлым. Он оттянул время, чтобы съездить в область. Но было еще одно, о чем мы пока не знали. Так что этот поход за кладом был совсем не зря…

Кто же такой Балдоха?

Я был ужасно недоволен ходом расследования и даже не сразу понял, что от меня хотят в прокуратуре области. Оказалось, меня отстраняют от ведения следствия по делу Масленникова и передают это дело прокурору соседнего района. Вот это да! Когда осталось почти только подписать обвинительное заключение… Я же информировал прокурора области… Вот так сработал визит Масленникова в область. Добился-таки моего отстранения.

Я надулся. Мне не доверяют? Все валилось из рук. Но заставлял себя усилием воли быть спокойным и даже острить. Иногда не к месту прорывалась обида. У меня было скверное настроение.

Позже все прояснилось. Отстранением меня от ведения расследования по делу Масленникова прокурор области убивал сразу двух зайцев. Во-первых, с кляузных слов Масленникова многие теперь знали, в искаженном, разумеется, виде, о нашей «джентльменской» встрече в поезде, когда я вытолкал его взашей из вагона, и поэтому я не мог вести его дело. А во-вторых, брать Масленникова под стражу в нашем районе было невозможно. В соседнем же районе у него не было депутатской неприкосновенности. А еще я подумал, конечно, о том, что прокурор области хотел оградить меня как молодого, по его словам, «перспективного» от лишних неприятностей.

Слугой закона я, однако, оставался и потому продолжал исполнять свои обязанности.

Я подождал пару дней. Мне показалось, что прокуратура соседнего района почему-то долго молчит, не предпринимает ничего в отношении Масленникова, — уж очень медленно шло время. Я знал это дело досконально, но вынужден был бездействовать в силу сложившихся обстоятельств. В конце концов я не выдержал и позвонил своему коллеге.

Прокурор соседнего района попросил не вмешиваться пока в его работу — сам, мол, разберется в обстановке, но для этого ему нужно время.

Я не обиделся: я бы тоже так ответил. И все-таки я не мог не вмешаться, не мог! Потому что иначе он упустит время. Он и так уже освободил из-под стражи всех, кому я предъявил обвинение по этому делу. Теперь они договаривались между собой о том, какие дать показания, чтобы запутать следствие, выйти сухими из воды. А Масленников просто принуждал свидетелей, замешанных в его деле, давать показания в его пользу. Еще немного — дело, может статься, будет прекращено и положено в архив. Этого я допустить не мог. Совесть не позволяет… Если надо, поеду в прокуратуру республики, обращусь в партийные органы. Ведь я коммунист. Будь что будет, но буду вмешиваться до конца. Пока преступники не будут изолированы от общества. Сосед поймет меня, когда разберется.

Шли вторые сутки, как начальник райотдела милиции, связавшись с начальником УВД области, отправил оперативный запрос о преступниках с кличкой Балдоха. Наконец пришел ответ, что людей с такой кличкой в преступном мире много. В том числе названы двое, проживающие в нашей области. Я соединился с районами, которые упоминались в этой оперативке, и через два часа уже знал, что один из них, в свое время носивший такую кличку, умер, второй — инженер одного из наших областных заводов — честно трудится и ни в чем предосудительном не был замечен, сейчас отдыхает на юге.