Назаров, судя по выражению его глаз, понял: речь идет о нем. Быстро опустив руку в карман, достал письмо и, взглянув опасливо на людей, его окруживших, одним быстрым жестом опустил его в стоявший тут же в приемной опечатанный ящик, на котором было написано: «Для жалоб Генеральному прокурору СССР». После этого он сунул в рот какую-то таблетку, но два дюжих неизвестно (известно!) откуда взявшихся парня разжали ему челюсти, таблетка вывалилась на пол, а они в мгновение ока вытащили Назарова на улицу, сунули в стоявшую невдалеке «Волгу» и вместе с ней и капитаном милиции исчезли. Причем все было проделано столь быстро и виртуозно, что граждане в приемной почти ничего не заметили, а те, кто отвлекся от своих проблем и заметил, были убеждены: просто вывели пьяного или наркомана.

Но это был не пьяный, это вспорхнула первая ласточка краха подпольной жизни в нашей республике.

Обезображенное тело Назарова было найдено на одной из строек, наполовину впечатанное в цемент. И если бы в цементной чаше не было отверстия и по безалаберности строителей он наполовину бы не вытек до следующего утра, тела Назарова не нашли бы вовсе.

Но его нашли, и прокурором этого района Москвы было немедленно возбуждено и принято к производству уголовное дело по факту обнаружения трупа.

Случилось это в ясный солнечный день под синим небом, слегка запорошенным перистыми облаками. Но, конечно, не таким синим и безоблачным, как древнее небо моей республики.

2

«Кто это выдумал, что работа следователя — творческая работа? Скорее всего, не следователь, а журналист какой-нибудь или писатель, как говорится, «для завершения образа». А может, и следователь, только очень плохой, не думающий. Он, видимо, решил, что искать, думать, доказывать — это и есть творить. Вовсе нет. Творить — значит создавать. А что создает следователь? Тома писанины. Не стоит называть его творцом, даже если он доказывает невиновность…» — так думал Нестеров, удобно расположившись в самолетном кресле, лениво проигрывая в сознании сегодняшнее несостоявшееся интервью, которое он должен был, хотя, какое там «должен», обещал дать «Социалистической индустрии».

Но прибывший корреспондент его раздражал. Нестеров к тому же был чрезвычайно занят, и интервью не получилось. Следователь попросил журналиста позвонить ему завтра, но завтра, то есть уже сегодня (Нестеров посмотрел на часы), наступило, и получается, что он подвел корреспондента. Утром придется звонить в редакцию уже из другой республики и извиняться.

…Однажды утром среди прочих писем начальнику следственной части Прокуратуры Союза было доложено и такое, которое требовало немедленной реакции. Это письмо было, во-первых, основанием для возбуждения уголовного дела, а во-вторых, свидетельствовало (если, конечно, все, что в нем изложено, правда) о невиновности некоего осужденного Давиджанова. Это было письмо его матери. Для проверки затребовали дело, из которого явствовало, что оно «состряпано» с грубейшими нарушениями уголовно-процессуальных норм.

Генеральный прокурор принес протест в Президиум Верховного суда республики, и протест этот был удовлетворен.

Приговор городского суда, слушавшего дело в первой инстанции, был отменен, дело Давиджанова было передано для проведения дополнительных следственных действий следователю по особо важным делам старшему советнику юстиции Николаю Константиновичу Нестерову…

Покоясь в самолетном кресле и думая о том, где бы раздобыть восьмилетней дочери пластиковый пропоролоненный комбинезон к наступающим в Москве холодам и слякоти, Нестеров пытался то дремать, то смотреть в темный иллюминатор, за которым зияла черная бездна. Где-то, очень далеко, вдруг блеснула острая шпага последнего закатного солнечного луча. Самолет провалился в ночь.

Нестеров не открывал глаз до самого приземления. Сквозь сон он почувствовал легкий толчок — долетели, но глаз не открыл: по опыту знал, еще не время, пока подгонят трап, да пока то да се. Возле самого трапа за! плакала оступившаяся спросонья маленькая девочка; кто-то, видимо мать, утешал ее. Моросящий дождь поливал цветными искрами серебряную одежду самолета. Нестеров стряхнул дремоту. Две лаковые черные «Волги» с работающими стеклоочистителями стояли возле трапа. На их почти зеркальной мокрой поверхности отражалось своими цветными огнями стандартное здание аэропорта. Оно показалось Нестерову крошечным и далеким, как если бы он смотрел на него в бинокль наоборот. Открылись дверцы машины. Нестеров подхватил все еще плачущую девочку, жестом указал ее матери на открывшуюся дверцу. Машины тронулись. Возле здания аэропорта одна из них приостановилась и высадила смеющуюся девочку и ее мать, довольную тем, что не надо было шлепать с ребенком под дождем. Потом эта «Волга» быстро догнала первую и обе они устремились в город.

— Я смотрю, ты все такой же альтруист, — вдруг сказал некто, сидевший на переднем сиденье.

Нестеров вздрогнул. Этот голос делал его на восемь лет моложе. Сомнений быть не могло. На переднем сиденье сидел громадного роста человек, когда-то, очень давно, знакомый и близкий. Полковник милиции.

— Заместитель министра внутренних дел республики Медведев.

— Иди ты!! — Нестеров полез обнимать громилу, а так как Медведев ему так же рьяно стал отвечать на уместные среди друзей во всякое время и во всяком месте приветствия, «Волга» чуть-чуть не вышла из-под контроля дюжего водителя, тоже показавшегося Нестерову знакомым, и сделала на мокрой пустынной улице несколько кренделей.

Трехместный «люкс» гостиницы был немедленно превращен в штаб работы по материалам следствия. И в этом штабе шла работа, отдавались команды, допрашивались свидетели, давались указания, устраивались разносы. Медведев достал из кейса материалы дела, в которых содержались результаты проверок данных письма учительницы. Нестеров решил, что хорошо сделал, что чуть поспал в самолете, потому что ему не терпелось ознакомиться с этими материалами.

Попросив пригласить завтра утром в гостиницу учительницу Давиджанову, Нестеров углубился в чтение.

3

Генеральному прокурору СССР

Уважаемый товарищ прокурор!

Я не имею возможности обратиться к местным властям по причинам, о которых речь пойдет ниже, поэтому прошу вас прочитать это мое письмо и принять по нему меры по закону и по справедливости.

Прежде всего я хочу, чтобы вы знали, что я заслуженная учительница республики, я воспитала за тридцать лет работы в школе многие десятки и сотни человек советских специалистов, которые трудятся на благо нашей великой Родины во всех уголках нашей страны.

И я не могу поверить в то, что я не сумела воспитать единственного сына. Он, получивший университетское образование, работал журналистом, боролся за справедливость, и вдруг я узнаю, что он совершил гнуснейшее преступление, которое можно только придумать: он совершил насилие над женщиной. Этого не могло быть. Да и доказательства, представленные суду, не свидетельствуют, что он понес наказание заслуженно. К тому же есть обстоятельства, которые заставили меня взяться за перо и написать именно вам, потому что я уверена: описываемый мной случай не относится к разряду ординарных, и бы должны согласиться принять участие в судьбе моего сына.

Дело в том, что примерно за полгода до того, как мой сын совершил преступление (или был обвинен в его совершении), в республиканской газете должна была появиться вторая часть его статьи. По первой части этой статьи прокуратура республики возбудила уголовное дело. Вторую же часть я не могу приложить к письму, поскольку при странных обстоятельствах она была вместе с другими документами похищена уже после ареста сына. А суть дела вкратце такова.

Моим сыном, который работал в республиканской газете специальным корреспондентом, была разоблачена крупная воровская шайка, занимавшаяся на протяжении нескольких лет хищениями в республиканском торге и причинившая существенный ущерб государству, как потом говорилось в судебном очерке на эту же тему в центральной газете, — около десяти миллионов рублей. В преступную группу входили заведующий магазином «Березка» Шестипалое, заведующий плодоовощной базой Цусеев и многие другие работники торговой системы.