Вспоминая об этом за чашечкой кофе и тостом с джемом, Джордж подумал о Хэриет. Она ведь давно умерла, а он зачем-то роется в ее жизни, ищет факты для Бланш. Ему опять стало противно. Звезды что-то напутали. Подобная судьба и работа наверняка были предназначены кому-то другому. Тому, кто мог подхихикивать таким, как миссис Грэдидж, получая от этого удовольствий. Какой-то идиот там, наверху, перепутал карточки в картотеке, и в результате на его долю выпала эта мерзкая обязанность. Если бы у него было право выбора, то уж он бы нашел работу более романтическую и достойную… Например, он бы не отказался от роли того ирландского офицера-танкиста, конечно, за исключением финала со смертью храбрых. Еще не дурно было бы побывать в облике секретного агента, изощренного, тонкого ценителя иностранных красоток, старинного фарфора и нэцке, или все равно чего. В своем воображении он, рискуя жизнью, спасал томящихся в неволе красавиц, принимая от них впоследствии соответствующую благодарность, спешил на помощь сирым и слабым, боролся с тиранией и изобличал подлость.

Он взглянул туда, где притих Альберт на своей подстилке, и возмущенно воскликнул:

— Какого черта ты там делаешь?

Альберт жевал утреннюю «Дейли Мейл», которую принес незадолго до этого.

Джордж отобрал у него газету, встряхнул ее несколько раз и неожиданно принял решение. Ему необходимо изменить свою жизнь. У него есть все: и способности, и приятная внешность, и здравый ум, и даже что-то вроде цельности характера. К дьяволу все эти бездарные виляния из стороны в сторону! Его воротит от людей типа миссис Грэдидж. В какой-то мере даже Бланш вызывала у него чувство неловкости. Для него оставалось загадкой: то ли она стопроцентный жулик, то ли просто спятила от всех этих психических штучек. В любом случае он не намерен — теперь уже больше не намерен — дурачить почтенных дам и вытряхивать из них чеки ради какой-то идиотской идеи наподобие строительства храма Астродель. Что возомнила о себе Бланш? Что она — дочь царя Соломона? А этот мерзкий Генри! Где она могла его подцепить? Скорее всего, прочитала о нем в какой-нибудь книжонке вроде «Детской энциклопедии по истории железных дорог в Англии». Нет, хватит, он и так достаточно для нее сделал. Он не против, чтобы между ними сохранились дружеские отношения, но что касается ее поручений, то с него довольно. Он непременно поедет в Солсбери, зайдет в кафедральный собор и в святых стенах обдумает, как построить свою дальнейшую жизнь. Да, лучшего места не придумаешь. Потом он в одиночку отобедает в «Красном льве», а дома расскажет о своем решении Бланш. Может быть, ему удастся и ее увлечь идеей о смене образа жизни…

— Начиная с сегодняшнего дня все в этом доме будет по-другому, — заявил он Альберту.

В ответ Альберт довел поседевшими бровями и помахал хвостом.

В то самое время, когда Джордж за завтраком планировал, как он начнет новую жизнь, мисс Рейнберд тоже села за стол, чувствуя полное отсутствие аппетита. Она совсем не отдохнула после на редкость беспокойной ночи. Во сне ее снова посетила Хэриет и была очень настойчивой. Странно было то, что иногда сестра являлась молодой, а иногда уже в преклонном возрасте. От этих перемен во сне мисс Рейнберд все время смущалась и путалась. Неизменной, однако, оставалась просьба, с которой обращалась Хэриет: «Найди моего мальчика. Найди его и верни в семью. Он Рейнберд!» Часто при словах: «Он Рейнберд!» — ее интонация приобретала зловещую окраску.

Прошедшая ночь была ужасна. Хэриет скулила и металась, как плохая актриса в дешевой драме. Еще чего придумала — найти ее мальчика! Чтобы он вернулся в Рид-Корт и после ее смерти получил все в наследство… Десять к одному, что если он и найдется, то окажется абсолютно неприемлемой личностью. Хуже всего, что если он будет принят в ее доме, то вся история станет достоянием длинных языков в округе. Конечно же она не настолько глупа, чтобы не подозревать о том, что кое-кто мог догадываться о случившемся. Хэриет поступила очень неразумно. Не потому, что влюбилась — если это действительно была любовь, а не просто физическое влечение, — но потому, что вела себя как какая-нибудь глупая деревенская девчонка. Какая недопустимая неосторожность с ее стороны — найти убежище в том рыбацком шалаше! И еще, почему она не застраховала себя от… Да и любой более или менее приличный мужчина принял бы необходимые в этом случае меры предосторожности. Каким же может быть сын такого человека? Только негодяем. Постой-ка… Кажется, это не очень справедливо. Совсем не обязательно заявлять о себе, если он найдется. Сначала можно, не вызывая подозрений, понаблюдать за ним, и если выяснится, что он на самом деле ни на что не годен, то всю историю можно спокойно предать забвению. Хотя можно, наверно, еще сделать какой-нибудь анонимный подарок, чтобы ублажить и успокоить Хэриет.

Опомнившись, мисс Рейнберд внезапно поймала себя на том, что думала о Хэриет так, будто та была жива и представляла силу, с которой нельзя не считаться. Вот это поистине странно.

Она прикурила первую из четырех сигарет, которые составляли ее дневную норму, и постепенно прониклась мыслью, что она очень одинока. На целом свете у нее не было ни одного настоящего друга. Знакомых было предостаточно. Глупые женщины наподобие Иды Куксон, разумные мужчины вроде ее врача, адвоката и биржевого маклера. Ни одного друга. Какое-то время она намеренно удерживала в себе эту мысль, обдумывая ее со всех сторон и пытаясь определить свое отношение к ней. В конце концов она решилась. Она вызвала Ситона и, когда он пришел, сказала:

— Приготовьте машину, Ситон. Через полчаса я выезжаю в Солсбери.

Буш завтракал у себя дома: стакан неподслащенного виноградного сока, несладкие кукурузные хлопья с молоком и в завершение — импортное яблоко, по вкусу напоминавшее сдобренную дешевым одеколоном вату, одолеть которое удалось только наполовину. Настроение было мерзкое, и теперь, укрывшись от посторонних глаз, он с удовольствием дал волю чувствам. Он медленно поднял оставшуюся половину яблока и запустил ею через всю кухню, размазав по дверце холодильника.

Облегчения не наступило — воспоминание о вчерашнем совещании в Скотланд-Ярде все еще отзывалось саднящей раной. Над ним издевались — учтиво, но с плохо скрытым злорадством — помощник комиссара полиции, два его заместителя и два начальника управлений. Парень из департамента Грэндисона — умник Буш со всеми остальными шельмами, негласно угнездившимися поверх них на служебной лестнице, просил, как выразился кто-то слащавым голосом, «найти где-то в южной части Англии постельный матрац, из которого выпало перышко и неизвестно куда подевалось»! Были и другие, еще более неприятные и обоснованные замечания. Впервые с тех пор, как он поступил на службу к Грэндисону, его выставили дураком. Все знали, что он шел на это сознательно, и так же страстно, как ненавидели департамент, извлекали из этой ситуации максимальное удовольствие. Когда же он заявил, что, несмотря на очевидную скудность и незначительность имеющихся у следствия нитей, никому не удастся, ввиду особой важности дела, самоустраниться и умыть руки, какой-то шутник ехидно поинтересовался: «Какой водой, жесткой или мягкой?»

Воспоминание об этом конкретном эпизоде вновь вызвало в нем ярость. Не важно, что им придется делать все от них зависящее, чтобы выполнить его инструкции. Выбора у них не было. Важно, что каждый из них ни секунды не сомневался в безнадежности операции. Они пребывали наверху блаженства. Он согрел и осветил для них отвратительный, промозглый мартовский вечер.

Буш прошел в гостиную и сел за стол. Ощущение безысходности терзало его душу. Он написал жене письмо, выдержанное в холодных официальных тонах, в котором отказывался предоставить ей какие-либо основания для развода и уж тем более подавать на нее в суд по тем фактам, которые она может предоставить сама. Если она не согласна теперь же вернуться к нему, то пусть терпит положенные пять лет раздельной жизни, чтобы получить развод и снова выйти Замуж. Пусть вкусит сполна, думалось ему. Он вовсе не хотел, чтобы она вернулась, но привлекала возможность того, что ее приятель не удержится при ней без супружеских уз и ей придется помучиться в одиночестве, прежде чем найдется замена.