– Да, – кивнул мальчуган.

В галерее студенческого искусства вёл Сомнис. Быстро прошёл зал с картинами, находящимися в процессе создания, наслаждаясь запахами масляных красок с пигментом на основе минеральных или растительных добавок. Пропустил зал местной славы, портретов. Зал истории, переполненный ставшими модными в последнее время триптихами – конфликт, война, итог. Жестокая правда жестокого мира. Даже не глянул в сторону натюрмортов. Остановился в зале мифологии и фольклора как малых племён, так и целых народов.

В разных формах, стилях, ракурсах, цветах и обстановках на ученика и учителя, на двух чародеев, глядели кентавры, феи, сатиры, фавны, мантикоры, минотавры. Существа, порождённые сказкой, чудом, но которые, как ни странно, в этом магическом мире никогда не существовали. Может, потому, что в нём никогда и не было ни сказки, ни чуда?..

– Именно это, – Симплиций указал ладонью в широченном рукаве мантии на картины, – и хотелось бы мне с Вами обсудить.  Ваша замечательная итоговая работа заключалась в том, чтобы теоретически создать подробный анатомический, физиологический, психический атлас данных существ, основываясь лишь на тех скудных и часто взаимопротиворечивых легендах, которыми мы обладаем. То бишь описать нереальное настолько реально, чтобы сама природа убедилась в том, что эти химеры могут и просто обязаны рождаться в её недрах.

– Да, – ответил ученик, но нарушил правила этикета, рассматривая картины, а не глядя в глаза собеседнику. – Было тяжело. Интересно. И даже приятно.

– Вот только есть, повторяюсь, один момент.

– Момент. – На этот раз Сомнис взглянул на учителя, глаза парня были пусты и мечтательны после разглядывания мистических образов. – Какой момент?

– Практический, – выдохнул Симплиций. – Как бы тщательно Вы не подходили к этой теме, она касается и будет касаться только теории, ни в коем случае не практики. Это чистые и абстрактные академические знания, а не пример реальности, который можно пощупать да и вообще как-либо ощутить. Разве что кроме зрения с помощью всех этих картин.

Он замолчал.

– Я понимаю, – кивнул Сомнис, а в его глазах сверкнул загадочный огонёк. – Третья и четвёртая главы о создании?

– Да, Вы угадали. Филигранные главы, до ужаса филигранные, в которых описано, каким образом, скажем, соединить части человека и лошади, чтобы вышел кентавр. Не мёртвое порождение таксидермиста, а живое существо с полноценно работающим телом: начиная кровеносной системой, заканчивая перенесёнными на человеческую базу животными инстинктами и рефлексами.

В глазах ученика была не искра, там горел настоящий огонь, дикая страсть. Он глядел за спину учителю, на яркую картину, изображавшую Шестиднев и символично поделённую на шесть тонких треугольников. На одном из них рука небесной сущности опускала на плоскую землю существ, которых сама и создала. Картина принадлежала кисти любителя, но являлась примером того, как мастерство бывает ничтожно перед чувством.

– Мне просто стало интересно, неожиданно пришла мысль, а что, если… – Сомнис улыбнулся. – Вот и появились эти главы. Если честно, это всего лишь сказка в научной форме. Как вы сказали до этого, «академические знания, а не пример реальности, который можно пощупать да и вообще как-либо ощутить».

В разных формах, стилях, ракурсах, цветах и обстановках на ученика и учителя, на двух чародеев, глядели кентавры, феи, сатиры, фавны, мантикоры и минотавры. Существа, порождённые сказкой, чудом, но которые, как ни странно, в этом магическом мире никогда не существовали. И у которых, хоть они и сами того не знали, был чертовски большой шанс появиться на свет.

– Как Вы тогда прокомментируете практические советы с детальным описанием того, каким образом можно избежать «неприятных мелочей»? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Симплиций.

Он ощущал, что странным образом смущается перед своим молодым учеником. А ещё отчасти боится взгляда.

– Я же уже сказал, – опять улыбнулся Сомнис, легко, безмятежно, и продолжил тоном таким же претенциозным, как у учителя, но со страстью и жутким интересом в голосе: – Мне просто стало интересно. Возьмём, к примеру, русалку. Чтобы не испортить образ, к которому мы стремимся, во время операции надо сделать всё то, что не позволит пациентке вести себя неподобающим для русалки образом. Подрежем связки, изменим работу гормонов, расширим ротовую полость для лучшего извлечения звука. Подкорректируем работу мозга, в частности специфику сокращения мышц – и вуаля. Чудесное пение будет звучать даже тогда, когда она захочет в неподобающем русалке желании выругаться. Да что там – даже если девушка закричит от невыносимой боли, случайный прохожий всё равно услышит прелестное пение пусть и перекошенного от страданий лица. Не это ли прекрасно?

***

Ближе к воде природа становилась более обтекаемой, более твёрдой и непоколебимой. Травы, кусты, деревья пропали, стали неровной степью, поверхность которой прорезали огромные камни, валуны, поросшие мхом.

Море было на удивление спокойным. На удивление чистым было и небо. У друзей, хотели они того или нет, сердце учащало свой ритм от поистине сказочных красот зеркально отражённых луны и звёзд. Сказка. Настоящая сказка, окружённая криком птиц. Разве что чертовски холодно, хоть и ветра нет.

– Я сидел там, а Марта появилась вон там. – Парс снабжал описания активной жестикуляцией. – Предлагаю пойти туда же. Подождём два-три часа, а то холодно, ух, прям!

Виндикт, снова мрачный, угрюмый, сомневающийся, но всё же держащий себя в руках, кивнул.

– Оу! Виндикт, помнишь, я о камнях говорил, которые двигаются? Здесь прошлой ночью не было этого тёмного дружка. Клянусь! Он двигается, это один из тех самых камней!

«Тёмный дружок» находился сбоку от товарищей, рядом с камнем рос одинокий пучок травы. Виндикт хмуро глянул на «тёмного дружка», после чего ещё более убийственно посмотрел на Парса.

– Хрень…

– Собачья, – с улыбкой закончил друг.

– Рад, что ты меня понимаешь. Ладно, раз уж я согласился на это… безумие, то будем смотреть на воду и ждать. Если засну, то разбуди.

И они смотрели. И иногда будили. А ещё реже переговаривались.

– Парс?

– Я рядом, дружище.

– Ты ветреный.

– Знаю. И ты знаешь. Я творческая личность – это обязывает быть романтичным. Романтичность же обязывает быть ветреным.

– Но ты любил Марту, не так ли?

Ответил не сразу. Отвёл взгляд.

– Да.

И они продолжали смотреть. И продолжали замечать.

Парс воодушевлённо разглядывал сказочную тьму воды с молочным блеском небесных тел, чуть ли не слезился, редко (а скорее, слишком часто) делился с Виндиктом поэтическими впечатлениями. Виндикт кивал в ответ, задумчиво почёсывал бороду, притворяясь, что слушает. Он был поглощён неприятными мыслями о погибшей сестре. К счастью, вскоре эти мысли сменились лёгким азартом.

Рыба.

Мужчина жалел, что не взял удочку. За полтора часа наблюдений он несколько раз замечал мелькавшие фигуры. Был уверен, что поднявшийся на мгновение из воды мокрый коралл – окунь. Пытался выловить взглядом зубатку или мольву. Хотя насчёт последней он сомневался: мольва редко плавает на поверхности. Продолжал всматриваться, щуриться, как неожиданно увидел что-то большое, что-то непривычное, что-то, что даже отдалённо не походило на окуня, зубатку или мольву. Вскочил на ноги.

– Камень!!! – закричал Парс и тоже поднялся. – Виндикт, он двигается! Двигается!

Таинственное нечто, привлекшее внимание, пропало. Мужчина с сожалением перевёл взгляд на камень и тут же нехотя признал, что его друг прав. Кое-что изменилось. Пучок травы выглядывал из-под «тёмного дружка», а сам «дружок» слегка, однако ощутимо приблизился к приятелям по диагонали.

– Не подходи, – предостерёг Виндикт, вот только было это бессмысленно. 

– Он магический. – Парс с восхищением прикоснулся к камню, погладил, чуть ли не лизнул. – Чудесный, волшебный камень. Самодвижущийся камень. Интересно, как дорого он будет стоить?

– Да кому понадобится глыба, которая иногда шевелится? По мне, это глупо.

– По тебе, и думать много – глупо, Виндикт, вот только выходит почему-то наоборот.