Он хотел было продолжить, но его прервал резкий шум.

Камень треснул, раскрылся. В не успевшего закрыть рот Парса вцепились руки, измазанные тёмной жижей, потянули на себя. Воняло тошнотворной сладкой гнилью. Виндикт с трудом оттащил орущего приятеля от «тёмного дружка». Одна из рук с чавканьем оторвалась от камня, после чего сразу же «растаяла» на плече мужчины. Кожа и мышцы кашей стекли на куртку, костяная рука же продолжала сжимать ткань. Парс, перешедший на высочайшую тональность, стянул, чуть ли не разрывая, с себя куртку, бросил, остался в слегка запачканной кровью камизе.

«Тёмный дружок» закрылся. И неторопливо, жутко придавливая землю, задвигался в сторону Виндикта и Парса.

К удивлению первого, предпринял самое логичное в данных обстоятельствах решение именно Парс – рванул изо всех сил прочь. Виндикт хотел было последовать примеру товарища, вот только в ту же секунду ослеп от ярчайшей даже в ясную ночь вспышки. Оба мужчины замерли, зажмурились, прикрыли глаза.

– Господа, – неизвестный говорил по-старчески хрипло, но с дикцией матёрого преподавателя, – в данных циркумстанциях Вам следовало бы без промедления и задержек удовлетворить моё любопытство в плане Вашего в оном месте нахождения.

Растерянный, Виндикт мало что понял. Парс, тоже растерянный, но, как стало известно ранее, в отличие от друга думавший много, не понял вообще ничего. Что не помешало ему правильно отреагировать:

– Камень, мать его, он движется!!!

Свет потускнел. Его – свет – в руке держал старик. Тут же стряхнул сияющий пучок, превращая в осыпающиеся искры. Торопливо засеменил к замершему камню, возле которого лежала куртка Парса. Был он – старик – в профессорской мантии темнее ночного неба.

Любопытство перевесило страх. Друзья пошли за незнакомцем. Старик прикоснулся к поверхности «тёмного дружка», и тот снова раскрылся, даже нет – рассыпался горкой расчленённых человеческих тел. Больше всего было влажно блестящих рук с выглядывающими из плеч костями. Вся эта каша тут же начала на глазах стареть, покрываться пятнами, опухать, темнеть, кровоточить, сохнуть и отделяться от костей. А ещё вонять. За минуту путники ощутили весь спектр гниения тела: от сухого мотылька до вульгарно приторного дерьма.

Парса вырвало на первом этапе, Виндикта – на последнем.

– Эти бедные существа ощущали страдания, – тяжеловесно сказал старик, хотя мог бы вполне обойтись двумя словами, мол, «они страдали». – У них не было в помыслах навредить. Они, обезумевшие, хотели найти свободу.

– Вы их слышите? – спросил Парс, первый оправившийся от шока и позывов к рвоте.

– Да, я их слышу! – ответил незнакомец грозно, словно порицал детей-шалунишек. – И теперь хочу услышать Вас: что Вы делаете в это время и в этом месте, господа?

– А ты? – Парс перешёл на личности, глянул нагло, подбоченился. – Мы у себя на родине, в своём селе, прошу заметить. Иноземец тута ты… дедуля.

– У меня, как Вы соизволили болтнуть, у дедули, «тута» – дела, вынуждающие посетить данное место в данное время. Дела законные. Ваши же дела, господа, находящиеся у себя на родине да в своём селе, законностью и не пахнут. Ведь все законопослушные граждане ночью спят.

– То есть к тебе это не относится, дедуля?

Виндикт дал подзатыльник Парсу, чем усмирил друга и удовлетворил незнакомца. Старик мягче взглянул на мужчину, видимо, найдя в нём зачатки сознания.

– Вижу, у Вас есть что сказать о своём здесь пребывании?

– Да, – кивнул Виндикт. – Надеюсь, вы тоже нам всё объясните, когда я закончу рассказ. И скажете, что это за... что это за чертовщина.

– К слову, о чертовщине – повремените пару минут, прошу Вас. – Незнакомец махнул рукой, зафиксировал её положение над головой и что-то прошептал. – Не верю в неупокоенные души и подобную религиозную мистику, но всё же привык блюсти традиции, поэтому прошу прощения.

– Раз ты… вы в души не верите, то как голоса тел слышали? – осторожно спросил Парс.

– А кто сказал, что они были мертвы, молодой человек?

Лоснящаяся под лунным светом ветошь, в которую превратились расчлененные тела, закружилась в воронке. Она утянула под землю бренную плоть, куртку с до сих пор держащейся за неё кистью, а с движением мизинца руки старика затянула и результат тошноты Парса и Виндикта. Воронка закрылась, оставив на поверхности лишь одинокий пучок травы – теперь уже вечное напоминание о «тёмном дружке».

Виндикт начал рассказ и, перебиваемый красочными описаниями Парса, поведал обо всём, о чём посчитал нужным: о погибшей сестре, о слухах, о русалке.

– Виндикт, значит, да? Меня зовут Симплиций. Сожалею по утрате Вашей сестры, мне довелось видеть Марту – превосходный специалист. А что касается дереализационного расстройства Вашего дружка…

– Этот дружок прямо перед вами, дедуля. И я видел Марту, это была она, а ни какое не революционное расстройство!

С громким плеском на влажный наскальный выступ выбросилась Марта, доказав Симплицию, Парсу и Виндикту, что никаким дереализационным, а тем более революционным, расстройством она не являлась. Потянулась всем телом к берегу, дважды ударив рыбьим хвостом, раскрыла рот в крике и запела. Невероятно, божественно.

Парс выдохнул, Симплиций ошеломлённо, чуть ли не в восхищении, застыл. Виндикт тут же бросился к ней. По колено погрузился в воду, сжал протянутые ему навстречу ладони, прижал к лицу. Она жива. Жива! Поднял взгляд. И остолбенел.

По вертикали шею Марты прорезали вырывающиеся нити швов, перпендикулярные тёмной полосе пореза. Кончики рта с обеих сторон были рассечены по три дюйма, из-за чего в «улыбке» открывались все задние зубы. Синюшное туловище кровавыми кусками переходило в конвульсивно подрагивающий акулий хвост без чешуи. Она была изуродована!

– Марта…

Осознанный, пусть и в агонии, взгляд Марты помутнел. Теперь это был взгляд счастливой идиотки. Русалка мелодично рассмеялась, вырвала свои ладони из рук брата и рывком бросилась в воду, пропала.

***

«Если дословно перевести “химерологию”, то получим мы ”слово о чудовищах”. Нельзя не заметить, что фраза сия предполагает скорее теоретическое исследование, нежели чем практическую деятельность. Что является неоспоримой правдой, ибо сама операция, само создание химеры – меньшая часть того, чем занимаются последователи рассматриваемой автором науки. Львиная доля обязанностей заключается в чтении и непрекращаемом анализе природы вокруг.

К слову, специалисту в своём изучении нельзя обойтись без одного субъективного качества – без сильнейшей любви (сиречь страсти) к сказкам и мифам. Он должен жить ими, ведь только в этом случае сможет сам воплотить их в жизнь».

Сомнис Эймерик, отрывок из трактата «Книга жизни».

– Врёт фазан ваш. Пустослов он драный да выскочка ещё! – Старый моряк от переизбытка чувств едва не сплюнул на надраенный пол. – Знал его, когда он токмо с учёбы своей заморской возратился и писцом захудалым работать начал. И скажу я вам, бабы, язык у него из того же места растёт, откуда и руки!

Парс и бровью не повёл на критику, а женщины лишь отмахнулись. Грудастая трактирщица с особенной грубостью пихнула моряку его пиво, торопливо присоединилась к слушателям, присела на стул у соседнего столика.

– Этот колдун, – начала она, – приходил до вас. Толковал с нами, но непонятно. Я ж в самом начале решила, что иностранец. Выглядел немножко грозно да ещё казался безумно мудрым. А что, силён в магии?

– Не знаю, нам с Виндиктом не довелось проверить. Рассказать, как было?

Женщины и некоторые мужчины закивали. Старый моряк старательно запил нарастающее раздражение. Парс же, купаясь в горячем интересе по отношению к себе, начал реализовывать свои давнишние писательские мечты, то есть сочинять невообразимые бредни.

– Он лишь внешне грозный и мудрый, поверь мне, красавица, внутри этот колдун – жалкий человечек. Подошёл он к нам без привета и начал ворчать, ругать, якобы мы ему мешаем. Совпадение или нет, но вонять от моря рыбой в этот момент в разы сильнее стало, как будто от него и смердело. Указали мы с Виндиктом на камень движущийся, дескать, разбирайтесь, уважаемый магик. Только приблизился старикашка – и тут хвать его валун кровавыми ручищами! Как думаете, что грозный мудрец на это? А завизжал он, вот что. Пришлось Виндикту оттаскивать, а мне – с камнем разбираться. Два удара – и кончился камешек, хоть куртки я своей лишился из-за глупости старикашки-колдуна.