Между тем подул пресловутый «ветер перемен». Нам казалось, он подул всего лишь «в очередной раз»; мы еще не совсем понимали, что грядет новая эпоха, просто новая эпоха. Да, все может обернуться «хуже», что называется; все может сделаться гораздо страшнее. Но прошлое не возвратится никогда…

Для меня первые признаки «нового времени» были несколько своеобразны. Например, Александр Юдахин включил в группу поэтов, которые должны были выступить в большом зале Дома литераторов, и меня. Татьяна Бек, Олеся Николаева, Михаил Поздняев были (и остались) людьми одаренными. Но все они были детьми членов союза писателей; это не беда и не вина, но в определенной степени облегчало им жизнь. Они знали друг друга, возможно, еще по каким-нибудь детским утренникам для «писательских детей». На меня они поглядывали, как на какого-то диковинного зверя, обезьяну, сбежавшую из зоосада. На них была нормальная одежда, на мне — красная юбка «с чужого плеча». Они имели, естественно, московскую прописку и нормальное жилье; я скиталась, нарушая закон… Помню (выступали в «алфавитном порядке»), как после трех громкоголосых поэтесс Поздняев читал кротко и смиренно; именно его стихи об Андрее Юродивом мне и запомнились…

Когда-то Ника Николаевна Глен дала мне роман болгарской писательницы Благи Димитровой «Лавина». На родине автора этот роман был раскритикован как «антипатриотичный». Я с удовольствием перевела его «в стол». И вот Татьяна Прокопьева, переводчица, получила возможность составить для издательства «Физкультура и спорт» сборник произведений болгарских авторов, посвященных проблемам спорта. А «Лавина» как раз роман о группе альпинистов!.. Сборник получил название «Старт». В предисловии к нему я наконец-то сумела сказать открыто о многих проблемах болгарской культуры, отнюдь не спортивных. Но главное: «Лавина» появилась на русском языке…

Ростислав Леонидович Рыбкин, с которым я познакомилась благодаря той же Татьяне Прокопьевой, составитель сборников фантастики, переводчик и талантливый лингвист, дал мне возможность опубликовать перевод романа финской писательницы Леены Крон «Мой друг — птица». В журнале «Трезвость и культура» появились мои переводы романов Агаты Кристи «Встреча со смертью» и Эриха Кестнера «Похищенная миниатюра». Затем был опубликован и мой давний перевод романа Вольдемара Бонзельса «Пчела Майя и ее приключения». В свое время мне очень нравилась эта книга, и я написала десять книг, продолжающих философические приключения героини Бонзельса; причем, разумеется, она попадала в мир русского фольклора…

И, наконец, Рыбкин спросил меня, не пишу ли я прозу. Я обрадовалась (как он догадался!) — конечно, пишу… А нет ли у меня какой-нибудь фантастики листа на два?.. Есть! И на два, и на три, и на тридцать… Нет, моя фантастика не была в стиле братьев Стругацких или Кира Булычева, но, несомненно, я писала (и пишу ) именно фантастику… Так, с легкой руки Рыбкина, в журнале фантастики «Четвертое измерение» (1991, № 1) была опубликована моя повесть «Флейтистка на Часовом холме». Повесть эта была написана не от лица вымышленного автора и представляла собой фрагмент цикла рассказов и повестей о вымышленной балканской стране Тавиластан-Рокарья. Еще недавно никто бы эту повесть «не пропустил», а теперь ее просто-напросто… не заметили как таковую, вместе со всеми ее политическими смелостями и прогнозами, которые — увы! — сбылись и продолжают сбываться.

Затем я познакомилась в издательстве «Физкультура и спорт» с Иваном Приставкиным, который попросил «какую-нибудь фантастику» для издательства «Московские новости». Надо сказать, что я ведь никого никогда не собиралась мистифицировать. Просто жизнь всегда была такая мучительная, просто всегда было ощущение, что я — это не только тот набор мыслей, чувств и сведений, частично навязанных мне, частично развившихся во мне, который я знаю с детства, но и еще какие-то люди, личности, со своими свойствами, которых я как будто придумываю, а они на самом деле существуют, просто я должна их придумать, и тогда они окончательно оживут, и чтобы они жили, надо от их лица писать стихи и прозу… И во всем этом я вовсе не оригинальна. Подобную потребность жить еще иными творческими личностями испытывали многие. О классических примерах, таких, как Клара Гасуль и Иакинф Магланович, созданные Проспером Мериме, или Иван Петрович Белкин, начавший свое существование под пером Пушкина и продолживший его в «Униженных и оскорбленных», можно не говорить.

Но что заставило молодого, еще не имеющего опыта личной семейной жизни Льва Николаевича Толстого написать повесть от лица молодой женщины — «Семейное счастье»? Почему явилась на свет Черубина де Габриак? Что заставило двадцатитрехлетнего Пьера Луиса перевоплотиться в античную красавицу, поэтессу Билитис? Почему Геннадий Фиш на какое-то время сделался Джеймсом Аркрайтом?..

Приставкин просил у меня «небольшую вещь». Я решила, что лучше всего здесь подошла бы повесть о потомках Лилит, которую я написала в девятом классе после того, как прочитала рассказ писателя начала века Давида Айзмана о еврейской российской семье, занесенной судьбою во Францию. Такой эмигранткой стала и моя Жанна Бернар, и ее героиня Анна. Мне хотелось показать людей, словно бы заблудившихся во времени и пространстве, чувствующих некую угрозу, витающую в воздухе; они мечутся, не в силах понять происходящее, обвиняют друг друга, они гибнут, а уцелевшим кажется, что жизнь совершенно обновилась и больше не сулит никаких угроз… Повесть называется «Платье цвета луны» (известное — Цветаевой — «…одно цвета месяца, другое — цвета зари»)… Но рассказать Приставкину все как есть и дать текст именно как мой текст, написанный от лица вымышленного автора, я побоялась. Я не была уверена (и, как выяснилось в дальнейшем, не напрасно), что в этом случае текст будет опубликован.

«Платье цвета луны» было впервые издано в 1992 году под одной обложкой с повестью Дюма-отца «Тысяча и один призрак». Я говорила друзьям: «У нас с Сашей вышла книжка». И на вопрос: «С каким Сашей?» отвечала: «Да с Дюма-отцом»…

Издательству Русанова я предложила свой проект серии «Клуб самоубийц», куда включила произведения «моих авторов», покончивших с собой (в сущности, я всегда понимала, что когда с кем-либо из них это случается, он или она совершают это как бы вместо меня). В этот же свой проект я включила и один подлинный мой перевод: неоконченный роман Стефана Цвейга «Кристина Хофленер». Остальные переводы были мнимыми; на самом деле это все была моя проза, написанная от лица вымышленных авторов. Вышло две книги, в которые вошли четыре романа с биографиями авторов: «Платье цвета луны», Якоб Ланг — «Тайна магического знания», Сабахатдин-Бора Этергюн — «Призрак музыканта» и Клари Ботонд (общий псевдоним Марии Киш и Михая Варади) — «Любовники старой девы». Меня в этом романе интересовала проблема /выбора/ как философской категории. Безоглядно /выбирают/ герои, помещенные в сказочное перекрестье средневековья восточного и средневековья европейского; выбирают и авторы, Мария и Михай, вынужденные после событий 1956 года эмигрировать из Венгрии… Я работала с редактором Анной Голосовской. Иногда мне казалось, что она все поняла и можно ей открыться. Но слыша похвалы моим авторам, я все же решила не рисковать. Я много переводила и текст переводной отличу от текста оригинального с первых строк. И мне было, честно говоря, не очень понятно, как могут мои тексты принимать за переводы, а моих авторов за подлинных зарубежных почти классиков… Глупо выглядит человек, хвалящий самого себя, но все же рискну предположить, что моим издателям просто-напросто не приходило в голову такое: чтобы все эти «вполне-вполне» тексты написала всего лишь я, несчастная чудачка, голодная, в обносках… В альманахе «Арион», публикующемся в том же издательстве Русанова, было напечатано одно мое небольшое стихотворение. В тексты романов также вошли мои стихи… Но ведь настолько ясно, что это не переводы, а стихотворения того же автора… Странно!..

О том, что такое издательский договор, к чему он обязывает обе стороны, я и не думала. И у меня есть оправдание: ведь те договоры, которые я подписывала с советскими издательствами, например, с «Физкультурой и спортом», являлись по сути своей чистой формальностью; то есть никто ни с кем не договаривался, просто я подписывала стандартный официальный документ. И когда я рассказала о своей прозе представителям другого издательства и у меня попросили тексты для публикации, те же, что должны были выйти в издательстве Русанова, я тексты дала, думая лишь о том, что вот, мне еще заплатят. А на самом-то деле я ведь нарушила договор! Но меня привлекло и то, что в новом издательстве я могла не скрывать свое авторство хотя бы формально, хотя фактически меня просили указывать свою фамилию лишь как фамилию «переводчика». Разумеется, издательство Русанова сердилось справедливо. Но издание моей серии было все же прекращено именно потому, что мне пришлось сознаться в своем авторстве. «Ряд» зарубежных классиков оказался одним человеком — Фаиной Гримберг. Впрочем, можно (и по-своему справедливо) полагать, что не следует обманывать читателя. В издательстве остался мой перевод Цвейга, экземпляров у меня нет. Жаль!